Управляемая наука
Шрифт:
Неопределенность в праве и законодательстве позволяет властям постоянно оказывать давление на этические принципы исследователя, вмешиваться в самые интимные стороны его жизни. Пожилой ленинградский генетик профессор B. C. Кирпичников узнал, что в Вильнюсе предстоит суд над его любимым учеником кандидатом биологических наук Сергеем Ковалевым. [113] Влекомый симпатией и состраданием к молодому коллеге профессор выехал в Вильнюс.
Суд над Ковалевым, как и все политические процессы, оказался закрытым, профессора Кирпичникова в зал заседания суда не впустили, зато ему предъявили телеграмму из Ленинграда. В телеграмме значилось:
113
Талантливый биофизик С. Ковалев (родился
«Срочная.
Начальнику канцелярии верховного суда Литовской ССР. Прошу в связи с необходимостью в работе обеспечить немедленное возвращение в Институт цитологии профессора Валентина Сергеевича Кирпичникова. Трошин».
Автор телеграммы директор Института цитологии АН СССР член-корреспондент Афанасий Трошин (1912 г. рождения) отлично знал, что никаких срочных опытов его сотрудник профессор-консультант Кирпичников производить не должен. По своему положению консультант Кирпичников не обязан был также являться каждый день в институт. Но член-корреспондент АН СССР Трошин подчинился приказу КГБ. Власти стремились сохранить процесс диссидента Ковалева в тайне. И ради этого сокращали число друзей подсудимого, съехавшихся на суд. Смысл телеграммы, посланной из Ленинграда, состоял в том, чтобы профессора Кирпичникова на время суда административными средствами изгнать из Вильнюса. Когда ученый вернулся в институт, директор объявил ему выговор. Естественное чувство учителя к преследуемому ученику было публично объявлено политической демонстрацией. И как таковое наказано.
По тому же принципу подмены понятий большая группа борцов с общественным аморализмом была зачислена в список «государственных преступников». Среди тех, кто отбывает сейчас ссылку и заключение в лагерях и тюрьмах: физик А. Шаранский, биолог С. Ковалев, филолог Г. Суперфин, физик Ю. Орлов, историк В. Мороз и многие другие. Всем памятно также недавнее пребывание в психиатрических больницах специалиста в области кибернетики генерала П. Григоренко. В значительной степени по причинам нравственного порядка эмигрировали из СССР физик В. Чалидзе, математики Л. Плющ и А. Вольпин-Есенин, биологи Мюге и Ж. Медведев, литературовед А. Якобсон, лингвисты И. Мельчук, Т. Ходорович, физики В. Турчин, М. Азбель, А. Воронель. Неразрешимый этический конфликт с властью и сегодня заставляет покидать пределы страны многих ученых.
…Когда слушаешь некоторые западные радиопередачи на русском языке, кажется, что в СССР действует сплоченная группа диссидентов, некое общественное движение, каждый день вступающее в конфронтацию с властями. На самом деле ничего подобного нет. Да в условиях советского режима и быть не может. У тех, кого западные радиостанции именуют диссидентами, нет ни единой программы, ни общих целей. Беседуя с учеными, которые подписывают письма в защиту заключенных, фиксируют случаи нарушения Хельсинкских соглашений и т. д., я мог убедиться в поразительной разнородности их взглядов. Разнородность эта не случайна и не является только признаком обычной русской неорганизованности и разобщенности. В делах общественных люди эти стремятся сохранить свою независимость в такой же степени, как и в делах науки. На вопрос, ради чего он рискует своим покоем и свободой, ныне осужденный физик Ю. Орлов говорил мне, что цель — принудить власти Советского Союза к либерализации государственных институтов, к строгому исполнению законов, к либерализации общественных отношений. Он считает, что протесты общественности уже не раз заставляли режим идти на уступки и в целом смягчили политический климат страны.
Генерал Петр Григоренко, ныне оказавшийся в эмиграции, определял свои цели значительно более узко: он стремился к прямым, конкретным результатам — к освобождению того или иного несправедливо арестованного заключенного, к тому, чтобы изгнанные со своей родины крымские татары смогли беспрепятственно вернуться домой, Григоренко цитирует советским чиновникам Ленина и статьи Конституции СССР в надежде, что чиновники устыдятся творимых безобразий и выпустят на свободу очередную свою жертву. Он хочет приносить людям пользу сейчас же, немедленно, независимо от общественной ситуации.
Есть среди ученых-диссидентов и третья линия сопротивления. Это те, кто свои общественные поступки основывают на чувствах религиозных. Лингвист Татьяна Сергеевна Ходорович говорит:
«Для тех, кто томится в тюремных камерах и лагерных бараках, нет ничего более страшного, чем мысль о том, что на воле их забыли. Наш долг состоит в том, чтобы подать этим несчастным уверенность, что они не одиноки. Мы сообщаем о них всему миру, как можем ободряем их, и эта моральная поддержка подчас важнее для заключенного, чем продовольственная посылка».
Может показаться, что у борцов за либерализацию общества (Ю. Орлов), прагматиков типа Петра Григоренко и христиан (Т. Ходорович) между собой нет ничего общего, кроме разве неприятия жестокостей тоталитарного режима. Но на деле всех их цементирует вполне позитивное стремление, все они борются за торжество подлинных моральных ценностей. Диссиденты-ученые объединены концепцией, по которой гражданин — не пешка в шахматной игре государственных интересов, но личность, свободно избирающая, где жить, чем заниматься и во что верить. Общественная борьба в СССР есть борьба людей совести с аморальным по своей сути партийно-государственным аппаратом.
…По словам академика-ортодокса Л. А. Арцимовича, советская наука «лежит на ладони государства и обогревается теплом этой ладони». Нашему читателю эта идиллическая картинка едва ли покажется достоверной. Ныне и охранителям режима, и либералам, и радикалам совершенно ясно, что управляемая наука лежит вовсе не на ладони, а крепко зажата в партийно-государственном кулаке. Одни видят в таком состоянии науки благо и даже достижение, другие пытаются с имперским кулаком бороться. Но никто из советских ученых свою творческую судьбу не в силах отделить от государства и его интересов. Никто… кроме верующих.
Еще лет пятнадцать-двадцать назад словосочетание «верующий ученый» я готов был воспринять как оксюморон. Ведь меня, как и всех моих современников, с юных лет учили, что наука опровергает религию, исключает веру. Мы, правда, слышали, что верующими были Ньютон и Фарадей, Пастер и Пирогов, но ведь это когда было…Тогда еще наука не дошла… Они просто не понимали… Был, правда, всем известный верующий ученый и в нашей стране — академик Иван Петрович Павлов, но религиозные чувства этого сына священника толковались как старческое чудачество или, на крайний случай, как дань семейным традициям. В конце пятидесятых годов, однако, религиозность, которую советские люди до того вынужденно скрывали, начала проступать все более открыто. Верующими христианами оказались многие ученые страны, и в том числе анатом А. А. Абрикосов, геохимик В. И. Вернадский, ориенталист Н. И. Конрад, офтальмолог В. П. Филатов, многие профессора, среди которых наиболее известны хирург С. С. Юдин и астроном Козырев. Нам стало известно также, что в эпоху научной революции вера среди ученых не исчезла и на Западе. [114] Для людей за железным занавесом этот факт прозвучал как откровение.
114
«Я думаю, что при статистической проверке среди ученых окажется несколько больше неверующих, чем среди других групп интеллигенции… хотя верующих ученых тоже не так мало». Чарлз Перси Сноу: Риддовскаяречь 1959 года (= Rede Lecture, 1959: «The two cultures and the scientific revolution». Цитирую по кн. Наука и человечество. Москва, 1970 г., стр. 88).
В те же примерно годы среди молодых столичных и ленинградских научных работников возник острый интерес к церковному искусству, иконе, архитектуре и храмовому пению. Ученая публика начала задумываться о судьбе разоренных наших храмов, заговорили о спасении памятников старины. Следующий этап религиозного пробуждения связан с появлением в середине 60-х годов книг Бердяева, Лосского, Франка, С. Булгакова. Из-за границы в московские квартиры проник журнал Вестник русского христианского движения. Все было внове для нас в этих книгах и журналах, внове, но не вчуже. У молодых математиков, физиков и биологов появились новые темы для бесед и размышлений: христианство и культура, христианство и мораль, христианство и наука. Издание в 1965 году на русском языке книги каноника Тейяра де Шардена Феномен человека еще более подлило масла в разгорающийся огонь жадного интереса к христианской философии. Правда, захватывая все более широкие круги интеллигенции, интерес этот вырождался подчас в моду, в игру. Неверующие университетские преподаватели принялись украшать свои квартиры иконами, студенты стали щеголять ладанками и нашейными крестами.