Управляемая наука
Шрифт:
«Возню» с иконами и вышедшими за рубежом книжками серьезные люди долго игнорировали. Как и всякой моде, этой предсказывали короткую жизнь. Весьма ценимый нашей интеллигенцией писатель даже вывел в своей книге в качестве отрицательного персонажа очень «темную» даму, которая, тем не менее, «по моде» толкует о Бердяеве и спекулирует иконами. Таких дам в те годы в окололитературной и околонаучной среде было действительно немало. Но время шло, а «мода» на христианские книги, на религиозные споры и раздумья как-то не спешила сойти со сцены. «Разговоры в гостиных» стали приобретать все более конкретный характер. После одной из таких бесед в феврале 1973 года я записал в Дневнике:
«Кандидат физико-математических наук Ф.В, утверждает, что наше отставание в естественных науках зависит не только от гонений, бездарного подбора руководящих научных кадров и разъединенности русской науки с мировым научным процессом. Главная беда состоит в том, что наш ученый лишен цельного мировоззрения. Марксизм — мертвый набор цитат — не наполняет душу ученого, не объясняет
К началу 70-х годов стремление познакомиться с христианством, осознать научные искания свои в системе христианского мировоззрения стало для многих молодых ученых насущным. В Москве появились кружки для изучения Ветхого и Нового завета. Вот запись, которую я сделал для себя, побывав на одном из таких тайных семинаров.
«…Воскресное утро. Окраина Москвы. Долго бредем между скучных однообразных корпусов-коробок. И вдруг среди бетонно-хрущебной пустыни — оазис. В маленькой, донельзя заваленной книгами и бумагами современной квартирке люди беседуют о Нагорной проповеди. Хозяину квартиры без малого восемьдесят. Философ, историк, он двадцать лет провел в лагерях. Запуган. С улицы в его дом просто так не войдешь, надо иметь рекомендацию от кого-то из хозяйских друзей. Меня привел молодой математик, который занимается в семинаре уже второй год. Учитель сидит в старенькой вязаной кофте и валенках на убогом диване, а перед ним, вокруг покрытого вытертой клеенкой стола, полдюжины слушателей: мужчины и женщины. Средний возраст — 25–30 лет. Математик, метеоролог, психолог и другие неизвестные мне молодые люди сосредоточены и серьезны. Почти все делают записи. На прошлом занятии говорилось о Каббале, до этого об индуизме. Старик читает, держа в белой крупной руке исписанную школьную тетрадку, другой рукой с распяленными пальцами убежденно жестикулирует. Читает он медленно, с долгими паузами. По манере он скорее проповедник, нежели учитель. Монологи его прервать почти невозможно. Он легко впадает в пафос, горячится. Я не сказал бы, что комментарий его к Нагорной проповеди показался мне изощренным или поражал остротой мысли. Зато в его комментарии слышится истинная страсть, подлинная вера. И, очевидно, вера эта более всего и пленяет слушателей. Когда занятия подходили к концу, пришла вторая группа, как я узнал, тоже ученые. Вообще, дознаться, кто здесь кто, — трудно. Слушатели не склонны знакомиться друг с другом и даже не доверяют свои телефоны учителю…»
Итак, глаза страшатся, а руки дело делают: записывают тайные лекции, листают запретные книжки, ибо история и философия религии сейчас самое лакомое блюдо для молодых интеллектуалов России. Число кружков медленно, но неуклонно растет. За москвичами следуют провинциалы, за христианами — иудеи. Впервые за полвека на русской почве нарождается и собственная религиозно-философская литература. Математик член-корреспондент АН СССР пишет речь, смысл которой сводится к тому, что математика самим существованием своим свидетельствует о Боге. Речь широко распространяется в Самиздате. Лингвист-психолог депонирует в Институте информации труд, где напрямик ставит вопрос о том, что познать мир можно, только признав за ним внутреннюю организацию. Не обладающий внутренней организацией мир не дает исследователю оснований для экстраполяции уже прежде сделанных наблюдений, в таком мире нельзя было бы ожидать повторяемых ситуаций. Опыт естествоиспытателей показывает, однако, что окружающему нас миру внутренняя организация присуща. Признав бытие осмысленным, проникнутым внутренним единством и закономерно разворачивающимся, автор приходит к выводу о необходимости совмещать для естествоиспытателя научное мышление и религиозную веру. Таких трудов в обиходе современного советского читателя пока немного, поэтому в России с особенным энтузиазмом был принят проникнутый христианским мировоззрением сборник Из-под глыб. Авторы лучших статей этого сборника — Борисов, Шафаревич, Агурский — ученые.
Беседуя в разное время с исследователями об их вере, я смог убедиться в большом разнообразии религиозных представлений: одни веруют в Церковь, другие — в Христа-богочеловека, третьи — Христа-человека. Мне встречались также дзен-буддисты. Но наиболее распространены среди ученых пантеистические настроения, которые один из моих верующих собеседников определил как «предбожие».
Семидесятые годы внесли в жизнь страны еще один новый элемент. Среди ученых, как, впрочем, и среди других групп молодой интеллигенции, начал подниматься вал православия церковного. Для многих вера обратилась в образ жизни. Доктора и кандидаты наук, младшие и старшие научные стали появляться в церкви, причащаться, венчаться церковным браком, крестить детей. Какая часть научного миллиона испытала на себе веяние веры? Опрашивая московских и ленинградских исследователей об их отношении к религии, я, как мне кажется, заметил некоторые закономерности. Наибольшее число обращенных приходится на возраст 25–30 лет. Как правило, равнодушны к вере люди в возрасте между сорока и шестьюдесятью годами. Юный возраст большинства верующих опрокидывает весьма распространенную у нас в прошлом версию о том, что религия есть не что иное, как попытка стариков спрятаться за веру в страхе перед смертью.
Другая закономерность относится к научному уровню верующих. Френсис Бэкон писал, что малые знания удаляют от Бога, а большие приближают. Корреляция между уровнем научных знаний, научной одаренности и религиозными чувствами несомненно существует. Люди, научно бездарные и тупые, среди неофитов мне почти не попадались. Чуждыми религиозности оказались администраторы от науки, которые, как известно, большой ученостью чаще всего не отличаются. Зато я видел охваченную пламенем восторженного христианства одаренную молодежь. В коллективах юных математиков, физиков, химиков и биологов удавалось наблюдать даже своеобразное метастабильное состояние, при котором достаточно появиться некоей активной точке, чтобы вокруг нее началась кристаллизация религиозных настроений и устремлений. Нередко кристаллизирующим началом оказывается любимый профессор или доцент. Маленькая, в 3–5 человек, ячейка обращенных начинает расти, разбрасывая новые очаги кристаллизации.
Большинство обращенных говорит о вере как о большой радости. Но к радости этой жизнь примешивает немалую толику горечи. Вступив на путь веры, интеллигент знает: отныне на службе его ожидает серия неприятных переживаний. Некоторые из антирелигиозных акций исходят от «любителей», но есть преследования, строго запланированные государственным аппаратом. Устав высших учебных заведений СССР, например, обязывает преподавателя не только обучать студентов своему предмету, но и воспитывать на лекциях молодежь в духе преданности партии и советской идеологии. Этот параграф администрация пускает в ход всякий раз, когда желает избавиться от верующего лектора. Его обвиняют в неспособности правильно воспитывать студентов и лишают права преподавать. Если ученый не читает лекций, а является чистым исследователем, то его изгоняют из лаборатории с помощью контролируемых начальством публичных конкурсов на замещение должности. По конкурсу верующий пройти не может. Если в церкви замечен студент, то с ним церемонятся еще меньше: верующих студентов выгоняют из института по просьбе комсомольской организации. Ныне, однако, власти вознамерились решить вопрос о неуправляемых в науке радикально. В новом Положении «О порядке присуждения ученых степеней и присвоения ученых званий» пункт 24 раздела третьего формулируется следующим образом:
«Ученые степени могут присуждаться лицам, которые имеют глубокие профессиональные знания и научные достижения в определенной отрасли науки, широкий научный и культурный кругозор, владеют марксистско-ленинской теорией, положительно проявили себя на научной, производственной и общественной работе, следуют нормам коммунистической морали и руководствуются в своих действиях принципами советского патриотизма и пролетарского интернационализма». [115]
115
«О порядке присуждения ученых степеней и присвоения ученых званий». Утверждено Советом Министров СССР 29 декабря 1975 г. за № 1067. Пункт 24, раздел III. См. Бюллетень Министерства высшего и среднего специального образования СССР. № 4, 1976, стр. 15. Прописные буквы добавлены М. Поповским.
Пункт 24 дает, таким образом, парткомам НИИ, Ученым советам и ВАКу возможность не допустить в науку (отказать в защите диссертации) или изгнать из науки (лишить ученой степени) любое нежелательное лицо. Ведь объявить действия верующего или диссидента непатриотичными, несовместимыми с коммунистической моралью или пролетарским интернационализмом — ничего не стоит.
Трудности подстерегают уверовавшего и в частной жизни. Он должен серьезно обдумать, как ему впредь вести себя со своими детьми. Приобщить их к своей вере — значит в значительной степени испортить им биографию: верующих не примут затем в институты, им не позволят получить высшее образование. Большинство известных мне ученых решают для себя этот вопрос бескомпромиссно. Но немало есть и таких, которые не находят в себе мужества не коверкать жизнь детей. Недавно мой друг, доктор философских наук признался мне:
«Я не решаюсь рассказать своим детям правду о своем мировоззрении. Я христианин и верую в Христа, но открыть это сыновьям невозможно. Я не хочу вводить их в конфликт с общественной ситуацией. У меня жизнь и без того изломанная, сложная. Сейчас среди молодых интеллигентов сильна тяга к духовности, религии. Буду надеяться, что и мои мальчишки найдут себя на этом пути, что в свой черед и они обратятся к вере…»
Новообращенный христианин-ученый может также ожидать конфликта с теми, с кем совсем еще недавно его соединяли единые, вроде бы, общественные взгляды. Интеллектуалы радикального направления нередко обрушиваются на своего уверовавшего товарища с укорами за то, что тот стал пассивным, терпимым к общественному злу. Я знаю случаи, когда обвинения в оппортунизме привели к разрыву многолетней сердечной дружбы честных и достойных людей. Обвинения в терпимости становятся более понятными, если вспомнить, что в 60-х годах и верующие, и неверующие боролись за свободу совести, свободу слова и человеческого духа в общем строю. Но с тех пор положение изменилось. Став людьми церкви, верующие обратились к исконному опыту взаимоотношения христиан с властью. Христиане предпочитают не предъявлять властям невыполнимых требований. В соответствии со своей верой они склонны большего требовать от самих себя, нежели от других. Когда я спросил христианина ученого-экономиста, как во время моих публичных выступлений мне лучше всего объяснить слушателям их нравственный долг в мире беззакония и террора, он посоветовал мне: