Упрямый Марсий (Гусляр - Саратов, Дар данайца, Два вида телепортации, Черная икра)
Шрифт:
— Ну что? — спросил Грубин, зайдя вечером к профессору. — Не содрали шкуру?
— В следующий раз снимут, — философски ответил Минц.
Два вида телепортации
Духовой оркестр — слабость Льва Христофоровина Минца. Духовой оркестр в Великом Гусляре отличный, он получил диплом на конкурсе в Вологде.
По субботам,
В ту субботу Минцу с Грубиным не повезло. В городе была небольшая эпидемия гриппа, из-за чего оркестр временно лишился барабанщика и кларнетиста. Этих специалистов пришлось позаимствовать в джазовом ансамбле, игравшем обычно в ресторане «Великий Гусляр». Молодые люди, вторгшиеся в оркестр, нарушили консервативную традицию, они спешили, сбивали с толку тубу и литавры, отчего вальс «На сопках Маньчжурии» приобрел оттенок синкопированного легкомыслия.
Разочарованные ценители отошли от эстрады и присели на голубую скамейку неподалеку от пивного ларька. Высокие столики для пивохлебов, как неуважительно называл их старик Ложкин, отделялись от скамейки кустами сирени.
Минц и Грубин молчали, думали о науке, о смысле жизни и других проблемах, когда за кустами послышались голоса.
Басовитый, значительный голос произнес:
— Ты пей, Тюпкин, не стесняйся. Сегодня у меня большой день.
— А что, Эдуард, мысль есть или удача пришла?
— Мысль.
За кустами помолчали. Видно, тянули пиво.
— И какая? — раздалось через полминуты. Голос у Тюпкина был негромок и деликатен.
— Радикальная, — ответил Эдуард. — Задумал я переправлять материю на расстояние. Скажем, в Саратов.
— Ого, — тихо произнес Грубин.
— Я вас всегда уважал, Эдуард, — сказал Тюпкин, — но такие мысли почти невероятны.
— Нет преград для смелого полета ума, — ответил скромно Эдуард.
— И собираетесь внедрять? — спросил Тюпкин.
— Дай мне месяц, — ответил Эдуард. — Через месяц я эту проблему расколю, как грецкий орех. А пока — никому ни слова. Сам понимаешь, вокруг завистники, недоброжелатели.
— Разумеется, Эдуард, разумеется, — согласился Тюпкин.
Звякнули кружки о столик. Раздались шаги, и уже издалека донесся вопрос Тюпкина:
— А как: я узнаю об успехе вашей идеи?
— Через месяц, на этом же месте, — ответил Эдуард. — В это же время. И я скажу — удалось или ошибка.
Некоторое время профессор Минц и Грубин сидели в полной растерянности. Первым пришел в себя Грубин.
— Нет, — сказал он. — Для нашего маленького городка напор гениев невероятен. Нарушение статистики. И я его не знаю.
— Я тоже не знаю, — сказал Минц. — Не слышал раньше такого голоса. Н° дело не в напоре гениев. Дело в том, что передача материи на расстояние невозможна.
— Почему? — спросил Грубин.
— Потому что в ином случае я давно бы это изобрел.
Это был аргумент, спорить с которым Грубину было нелегко. Да и не хотел он спорить. Он глубоко уважал профессора Минца как человека и как мыслителя.
— Но если… — начал он неуверенно.
— Если это возможно, то я изобрету. Хотя бы для того, чтобы доказать самому себе, что как профессионал в науке я сильнее любого дилетанта. Я владею методом…
— Но допустим, у него, у Эдуарда, талант?
— Допускаю, — сдержанно сказал профессор и поспешил к дому.
В последующие дни Лев Христофорович буквально пропал. Выбежит утром в магазин за кефиром и на почту, куда на его имя поступали из Москвы редкие приборы и транзисторы, и сразу обратно, в кабинет-лабораторию. Если пройти по коридору, то услышите, как он ворчит, беседует сам с собой и с невидимыми соперниками.
Так прошло двадцать четыре дня. Все жильцы дома № 16 по улице Пушкинской давно уже знали о причине затворничества профессора — Грубин рассказал. Все с нетерпением ждали исхода заочной борьбы двух титанов — неведомого Эдуарда и любимого Льва Христофоровича. Несколько раз Грубин с Удаловым ходили к пивному ларьку в парке, проводили там вечера, но никого, схожего с Тюпкиным или Эдуардом, там не встретили. Предположили, что Эдуард тоже не покидает своей лаборатории.
На двадцать пятый день профессор вышел из кабинета, спустился во двор, где его соседи играли в домино в лучах заходящего солнца. Игроки замерли при виде Льва Христофоровича, вглядываясь в его умное усталое лицо.
— Ну и как? — нарушил тишину Удалов.
— Передача предметов на расстояние возможна, — сказал Минц. — Теоретически возможна.
— А практически?
Профессор вздохнул. Он был самолюбив.
— Еще придется поработать? — спросил Грубин.
— Придется, — сказал профессор. — Пошли ко мне.
Непонятного вида установка стояла посреди комнаты. По обе стороны вертикальной стойки, опутанной приборами и начерно прикрепленными печатными схемами, располагались две небольших платформы.
— Вот, — сказал профессор. — Вот то максимальное расстояние, на которое я могу передать материю. На сегодняшний день…
Он взял со стола бутылку кефира, поставил на одну платформу, включил ток, нажал несколько кнопок. Раздалось низкое жужжание, и бутылка исчезла с платформы, тут же возникнув на другой.
Раздались аплодисменты. Грубин и Удалов горячо поздравили профессора с принципиальным открытием.
— Сегодня метр, — сказал Удалов. — Завтра — на Луну.
— Конечно, так, — согласился Минц. — Но до Саратова нам далеко. Вы, друзья, не представляете, сколько нужно для этого энергии.
— Значит, и у Эдуарда не получится, — сказал Грубин. — Ведь в данной ситуации вы, Лев Христофорович, как Аполлон.
— А он Марсий? — Лев Христофорович кинул взгляд на пыльную свирель, лежавшую на подоконнике. — Нет, я никогда не буду снимать шкуру с человека, посвятившего себя науке. Даже если он ошибается, даже если он переоценил свои силы. Пускай дерзает и дальше.