Упущенный шанс Врангеля. Крым-Бизерта-Галлиполи

Широкорад Александр Борисович

Подготовка пополнений в тылу, обучение их в запасных частях стояли в общем весьма низко. Причин этому было много: неправильная постановка дела, теснота и необорудованность казарм, рассчитанных на значительно меньшее количество запасных кадров, а главное, отсутствие достаточного количества опытных и крепких духом офицеров и унтер-офицеров инструкторов. Последние набирались или из инвалидов, или из зеленой молодежи, которой самой надо было учиться военному делу. Особенно резко все эти недочеты сказывались в пехоте, где потери и убыль кадровых элементов были особенно велики.

Со всем этим армия все еще представляла собой грозную силу, дух ее был все еще силен, и дисциплина держалась крепко. Мне неизвестны случаи каких-либо беспорядков или массовых

выступлений в самой армии, и для того, чтобы они стали возможными, должно было быть уничтожено само понятие о власти и дан наглядный пример сверху возможности нарушить связывающую офицеров и солдат присягу.

Двухлетняя война не могла не расшатать нравственные устои армии. Нравы огрубели; чувство законности было в значительной мере утеряно. Постоянные реквизиции – неизбежное следствие каждой войны – поколебали понятие о собственности. Все это создавало благоприятную почву для разжигания в массах низменных страстей, но, повторяю, необходимо было, чтобы искра, зажегшая пожар, была бы брошена извне.

В этом отношении много старались те многочисленные элементы, которыми за последние месяцы войны обрастала армия, особенно в ближайшем тылу; “земгусары”, призывного возраста и отличного здоровья, но питающие непреодолимое отвращение к свисту пуль или разрыву снаряда, с благосклонного покровительства и помощью оппозиционной общественности, заполнили собой всякие комитеты, имевшие целью то устройство каких-то читален, то осушение окопов. Все эти господа, главным образом прапорщиков, писарей, фельдшеров и солдат технических войск из “интеллигенции”, облекались во всевозможные формы, украшали себя шпорами и кокардами и втихомолку обрабатывали низы армии…

Становилось все более и более ясным, что там, в Петербурге, неблагополучно. Беспрерывная смена министров, непрекращающиеся конфликты между правительством и Думой, все растущее количество петиций и обращений к Государю различных общественных организаций, требовавших общественного контроля, наконец, тревожные слухи о нравственном облике окружавших Государя лиц, – все это не могло не волновать тех, кому дороги были Россия и армия.

Одни из старших начальников, глубоко любя родину и армию, жестоко страдали при виде роковых ошибок Государя, видели ту опасность, которая нарастала и, искренне заблуждаясь, верили в возможность “дворцового переворота” и “бескровной революции”. Ярким сторонником такого взгляда являлся начальник Уссурийской конной дивизии генерал Крымов, в дивизии которого я в то время командовал 1 м Нерчинским казачьим полком. Выдающегося ума и сердца человек, один из самых талантливых офицеров генерального штаба, которых приходилось мне встречать на своем пути, он последующей смертью своей и предсмертными словами: “я умираю потому, что слишком люблю родину”, – доказал свой патриотизм. В неоднократных спорах со мною в длинные зимние вечера он доказывал мне, что так дальше продолжаться не может, что мы идем к гибели и что должны найтись люди, которые ныне же, не медля, устранили бы Государя “дворцовым переворотом”…

Другие начальники сознавали, что изменить положение вещей необходимо, но сознавали вместе с тем, что всякий переворот, всякое насильственное выступление в то время, когда страна ведет кровавую борьбу с внешним врагом, не может иметь места, что такой переворот не пройдет безболезненно и что это будет началом развала армии и гибели России.

Наконец, среди старшего командного состава было не малое число и “приемлющих революцию” в чаянии найти в ней удовлетворение для своего честолюбия или свести счеты с тем или другим неугодным начальником. Я глубоко убежден, что ежели бы с первых часов смуты ставка и все командующие фронтами были бы тверды и единодушны, отрешившись от личных интересов, развал фронта, разложение армии и анархию в тылу можно было бы еще остановить». [8]

8

Врангель П.Н.Записки. Берлин, 1928.

В этих коротких цитатах Врангель говорит очень о многом и одновременно о многом умышленно умалчивает. Начнем с того, что королевские династии в странах Западной Европы могли существовать без постоянных убийств монархов лишь за счет того, что сами монархи правили не произвольно, а по ими же самими установленным законам. В Западной Европе имелись силы, которые могли в какой-то мере контролировать действия монархов. Так, в Англии с XIII века действовал парламент, а во Франции – парламенты [9] , независимая или полунезависимая церковь, наконец, сильные феодалы, располагавшие большими материальными средствами и военной мощью.

9

Наши историки делают ошибку, считая Францию до конца XVIII века унитарным государством. Таковым его сделали Великая Французская революция и Наполеон. До 1789 г. это была «федерация провинций» под властью короля. В каждой провинции имелся свой парламент, свои законы, свои меры длины и веса, а в отдельных провинциях – Лотарингии, Гаскони, Бретони и др. – свой язык.

Несколько иная ситуация сложилась в Риме во II—IV веках н. э. и позже в Византии. Там император был одновременно и главой церкви, и не имел систем сдерживания и противовесов. Примерно такая же картина наблюдалась в феодальных монархиях Востока IX—XIX веков. В таких странах большинство императоров, ханов, эмиров и султанов умирали не в своей постели. Убийство монарха являлось не чрезвычайным, а рутинным событием.

К сожалению, Россия XVIII—XIX веков принадлежала к государствам византийско-азиатского типа. Вспомним, что царевна Софья, Петр I, Екатерина I, Анна Леопольдовна, Елизавета Петровна, Екатерина II и Александр I пришли к власти в ходе военных переворотов, совершенных стрельцами или гвардией.

В Европе шутили: «В России самодержавие, ограниченное удавкой». Как ни грустно, но это было правдой.

Приход к власти Николая I ознаменовался восстанием декабристов. Новый царь решил заняться «воспитанием» гвардии. 1825 год стал переломным годом в истории нашей гвардии, после чего началась ее полнейшая деградация. Пусть планы декабристов представляли собой утопию, но это были наиболее умные и талантливые люди страны.

Место декабристов заняли в основном карьеристы и недалекие люди. Важнейшей задачей царизма было воспитание в лейб-гвардейских офицерах буквально собачьей преданности монарху.

Начальство сделало все, чтобы круг интересов гвардейских офицеров был жестко очерчен – уставы, фрунт, лошади, спорт, балы, женщины (начиная с высокопоставленных дам и кончая проститутками), карты и вино.

Рассказывая о быте русской гвардии конца XIX века, романисту нет нужды напрягать фантазию. Все уже хорошо описано очевидцами. По словам биографа Николая II историка Грюнвальда, состоявшего в свое время в этой гвардии, разница между Преображенским полком и другими прославленными полками заключалась в том, что преображенцы были меньше известны своими попойками, а больше увлекались лошадьми и женщинами, слыли самыми отменными знатоками уставной службы и отличались безукоризненной выправкой на парадах.

А вот как описывал времяпровождение своих однополчан В.П. Обнинский: «Пили зачастую целыми днями, допивались к вечеру до галлюцинаций… Так, нередко великому князю и разделявшим с ним компанию гусарам начинало казаться, что они уже не люди, а волки. Все раздевались тогда донага и убегали на улицу… Там садились они на задние ноги (передние заменялись руками), поднимали к небу свои пьяные головы и начинали громко выть. Старик буфетчик знал уже, что нужно делать. Он выносил на крыльцо большую лохань, наливал ее водкой или шампанским, и стая устремлялась на четвереньках к тазу, лакала языком вино, визжала и кусалась».