Ур, сын Шама. Формула невозможного
Шрифт:
Максим Исидорович щелкнул японской газовой зажигалкой с электрозапалом и закурил сигарету «Уинстон». Затем он склонился над текстом своего устного сообщения.
Он хорошо знал, что в любой аудитории найдутся люди, которые не любят, чтобы докладчик читал по бумажке. Он и сам недолюбливал тех, кого метко называют «куриными» лекторами. Такой лектор опускает глаза к бумаге и запоминает некоторое количество слов, допускаемое возможностями памяти, а затем возводит очи горе и произносит запомненную порцию. Мерное чередование опускания и поднятия головы и впрямь наводит
Нет, Максим Исидорович был не из «куриных» докладчиков. Он добросовестно готовился к докладам. Можно сказать, выучивал текст наизусть, благо память у него была прекрасная.
Вот только сложная получилась диссертация. Чего стоят одни математические расчеты! Конечно, в высшей геодезии без математики не обойтись, но не слишком ли много ее напихано? Формулы, формулы, уравнения — аж в глазах рябит…
Неторопливо, с выражением, слегка шепелявя, Максим Исидорович читал устное сообщение финскому комплекту кухонной мебели, и в гуле холодильника чудился ему одобрительный рокот аудитории.
В элегантном костюме благородного темно-оливкового цвета, с неторопливым и спокойным достоинством приблизился Максим Исидорович к трибуне. Доброжелательно посмотрел сквозь голубоватые свои очки на председателя ученого совета, обвел взглядом членов совета, публику в конференц-зале. Затем, медленно повертывая голову, он оглядел тесный фронт схем и графиков — так полководец былых времен, начиная решающий бой, кидал последний требовательный взгляд на верных гренадеров.
Откашлявшись, Максим Исидорович начал негромко:
— Товарищи члены ученого совета. Представленная мною к защите диссертация охватывает ряд сложных вопросов высшей геодезии…
Плавно текла его речь. Время от времени он перебрасывал страницы текста, лежащего перед ним, но ни разу не заглянул в них — в этом не было нужды.
В зале среди публики сидели Вера Федоровна и Грушин. Ну, им-то по должности следовало присутствовать при защите. А Нонне Селезневой было вовсе не обязательно сидеть тут. Но Ур настоял, чтобы они пошли на защиту. Ох уж этот странный Ур! Всегда его тяготили совещания, и вдруг на тебе идем на пиреевскую защиту! Любопытно ему, видите ли, посмотреть, как проходит эта процедура…
Сидя рядом с Уром, Нонна клевала носом. Что-то она стала плохо спать по ночам, впервые в жизни познала вкус снотворного…
Журчала пиреевская речь, усыпляя Нонну. Вдруг она спохватилась, усилием воли стряхнула сонное оцепенение. Куда как красиво было бы всенародно заснуть тут! И, по давней своей привычке, Нонна стала присматриваться к окружающим. Вон сидит в первом ряду супруга Пиреева, очень нарядная, очень дородная, с профилем Екатерины Второй. Да нет, какая там Екатерина — скорее Анна Андреевна из «Ревизора». А рядом с ней кто? Никак, Марья Антоновна? Нет, конечно. Она хорошенькая, пиреевская дочка, и одета с большим вкусом. А эти два подростка — сыновья Пиреева? Очень дисциплинированные юнцы, сидят — не шелохнутся, глаз не спускают с папы.
Сам папа весьма представителен. Смотри-ка, дошел уже до гиперболоидов вращения, тычет указкой в схемы. Ловко это у него получается непосвященному и в голову не придет, что не сам Пиреев рассчитал эти гиперболоиды. Какой он кругленький, довольный собой… Ага, вот как надо: очки долой, костюм тоже, наденем белую курточку, на курчавую голову пышный белый колпак, теперь попрошу улыбку, готово: преуспевающий кондитер, благоухающий ванилью и корицей. Над головой дать затейливую, в завитушках, вывеску: «Заведение Пиреева — крендели и пышки»…
Представив себе все это, Нонна чуть улыбнулась.
Тут она заметила, что происходит нечто неладное. Пиреев вдруг запнулся на полуслове. Неуверенным движением он поднял руку и потер висок. Возникла томительная пауза.
Нонна повернулась к Уру, шепнула:
— Первый раз вижу, чтобы он…
И осеклась, увидев каменно-неподвижное, как бы затвердевшее лицо своего соседа, напряженный взгляд, направленный в одну точку. Однажды Нонна уже видела Ура таким. Почему-то ей стало страшно, она отодвинулась, насколько позволяли подлокотники кресла.
Между тем Максим Исидорович, похоже, справился с неожиданной помехой. Что это — будто провал в памяти… Никогда с ним такого не случалось… «Нервы», — подумал он и сделал паузу. Медленно подошел к столу, налил в стакан минеральной воды, медленно выпил в полной тишине.
Затем он — впервые за многие, многие годы — склонился над текстом доклада. Чертовы формулы, в глазах рябит… На чем он остановился?.. Кажется, вот на этой формуле.
Так, еще раз прочесть… Ведь он ее прекрасно помнил, затверживал вчера, а тут почему-то она ускользает, не дается… «Подставляя, имеем…» «Отсюда видно, что…» Взять листки с собой к доске и переписать уравнения? Нет, несолидно это…
Ну, нельзя больше тянуть. В зале покашливают, шепчутся — разве это дело? Еще раз вчитавшись в формулу и следующий за ней текст, Пиреев пошел к доске и взял мел.
Проклятье! Все выскочило из головы — и буквы и цифры.
И вдруг пришла полная ясность. Максим Исидорович покивал головой; да что ж это, он прекрасно все помнит, да и как можно забыть то, о чем так много, так приятно думано…
С маху он вычертил на доске округлую кривую и обернулся к публике, к ученому совету. Сказал с добродушной улыбкой:
— Я продолжаю, товарищи. Как видите, такая форма избрана отнюдь не случайно. — Он ткнул мелом в свой чертежик. — В верхней части мы видим широкий раструб, в котором чай, слишком горячий для немедленного употребления, быстро охлаждается. Ниже стаканчик как бы перетянут узкой талией, отделяющей зону интенсивного охлаждения от нижней, сферичной части, в которой хорошо сохраняется тепло…
Зал встревоженно загудел. Увлеченный своими мыслями, Максим Исидорович не заметил этого.
— Таким образом, — говорил он, — обеспечивается постоянство температуры. «Армуды» в сущности — идеальный термостат. Термодинамика процесса, как видим, выражается уравнением…