Ураган «Homo Sapiens»
Шрифт:
— Это почему — Ленке шубу? — крикнул с берега Штурман. — А если мне доху?
— Обойдешься! — крикнул Радист. — Сам бы и стрелял!
— То есть? Ружье-то чье?!
— Без ругани! — сказал Командир. — Три шапки нам, да Ленке с моей Марьей на шикарные воротники, да еще…
— Ребята, сносит! — вдруг тревожно крикнул Радист. — Веревку!
Он ощутил, как поток вымывает из-под ног гальку, ноги грузли, образовавшиеся ямки ползли к срезу переката. Радист глянул на дно у бока медведя. Там крутился целый хоровод ярко раскрашенного галечника. Медведь
Радист отчаянно вцепился в заднюю лапу и сразу ощутил свое бессилие. Легко и свободно поток потащил его следом за медведем. Галька поехала под ногами, вода жгуче плеснула в сапоги. Радист бросил лапу и, мокрый по пояс, рванулся назад.
— Бросай к чертовой бабушке! — крикнул Командир.
— Держи-и! — кричал Штурман. Размахивая нейлоновым шнуром, он несся от машины.
Радист вышагал на берег и опрокинулся навзничь, задрав вверх ноги. Из сапог хлынула вода.
— Эх, ну как же мы сразу-то! — Штурман бухнул шнуром о камни. — Вот остолопы! Ведь знаем, что не держат перекаты… Может, ниже вынесет, а? Достанем как-нибудь?
— Вынесет, гы! — досадливо крякнул Командир. — Жди! Это ж зимовальная яма. Она метров на девятьсот во-о-он за поворот уходит. А глубину никто не мерил, но по опыту могу точно сказать: не менее двадцати метров.
— Пропала шкурка, — растерянно озираясь, сказал Радист. — Да помогите же сапоги снять, задубели ноги!.. А рыбы-то, рыбы! Он, выходит, рыбачил?
— Действительно, накидал, — сказал Штурман. — Ну, жаден, зверюга! Да ему вовек столько не слопать. Мозга-то без тормозов. Бьет-громит, пока не устанет. Или наш брат, человек, не осадит. Сколько добра погубил! Поселок месяц кормить можно. Нет, что там ни говори, а стрелять этих лохмачей периодически нужно, иначе каюк среде: опустошат хуже браконьеров.
Смутная тревога овладела Командиром. Машинально он помог Радисту стянуть сапоги, и, пока тот ковылял босиком к унтам. Командир пошел вдоль косы.
— Крук! — четко сказал Вэлвын, словно зафиксировал событие. Командир посмотрел на него и полез на морену. Наверху он увидел многочисленные норы. У широкой, просторной, вроде парадного подъезда, сидела евражка с куском рыбы в лапах.
— Что, воруем? — спросил Командир. — Нехорошо, брат еврага.
— Цвирик-рик! — сердито крикнула евражка и исчезла в норе. Командир повернулся. За бугром по увядшим кочкам пушицы прыгала росомаха, тащила рыбину. Жулики… Один с сошкой, семеро с ложкой, так? Да-а, кругом норовят…
Тревога улеглась. Командир вздохнул и пошел вниз. Из кустов ольховника языком огня метнулась лиса и исчезла за каменным развалом. Тут и там лежали в кустах остатки недоеденных гольцов, а далеко от переката вдоль плеса убегал песец… Смотри-ка, вся тундра собралась. Неужели медведь их не видел? Да нет, смешно: десяток метров от берега… Тут что-то другое… Как понять? Дружеский обед, что ли? Специально на всех ловил? Не может быть…
Снова вспыхнула тревога и уже не отпускала. Мысли вертелись, вокруг очень важного, но никак не могли вызвать какое-то воспоминание…
На берегу Штурман тряс пыльный, заляпанный смазкой мешок.
Подошел и Радист.
— Рыбу хоть… — сказал Штурман.
— Валяй, — кивнул Радист. — Ты что, забыл: лов в зимовальных ямах запрещен, а в Певеке во время хода рыбы инспектор Долгоносов каждый борт из тундры встречает.
— И-их, маму вашу! — Штурман швырнул мешок в сторону. — Пропадет все равно! А этого мешка на всю зиму хватило бы… Ладно, пошли, нам еще в бригаду…
Вот! Тревога вдруг стала ясной и понятной.
— Что же это мы натворили, ребята, — тихо сказал Командир. — Зверье-то к зиме готовилось, у них порядок такой, помните, Пынчек рассказывал: если рыбы не наедятся, мех на зиму слабый вырастет, зверь мерзнуть будет, болеть.
Штурман визгнул «молнией», распахивая куртку, и неуверенно протянул:
— Аза-а-арт…
Старый Вэлвын долго смотрел на людей, на опустевшую притихшую долину, на сверкающую Реку и огромную мутную тучу, выходящую из-за дальних гор. Чувство одиночества и печали овладело им. Вэлвын раскрыл клюв и тоскливо закричал:
— Крук-курр! Кру-у-ур!
Крик его, отскакивая от крутых осыпей, холмов и речных плесов, запрыгал вверх по долине, будто оповещая жителей тундры о темном деянии людей.
— Кричи не кричи — дело сделано! — зло сказал Радист Вэлвыну, ковырнул ногой угластую гальку и с силой поддал ее. Потом перевел взгляд в быстро темнеющее небо:
— Витаем… Герои… А тундра-то, тундра! Баклажаны в меду… Дай нам волю — мигом заглотим.
— Да, — тоскливо сказал Командир. — Воли-то, выходит, с избытком. Вот разума… Все мы можем. А что мы знаем?
Кымыне, внучка Окота
В морозном воздухе густо пахло кровью. Окот шел по изрытому снегу, лицо закаменело, глаза в узких щелях век отсвечивали льдом. До Вальки долетал только шелест слов:
— Нырок… Мытлынэн… Конъачгынкен…
— Три… Пять… Девять… — Валька тоже считал. Малахай — в руке, от сбитых в колтун волос валит пар, капли пота висят на бровях, под носом, на небритом подбородке.
Олени лежали вдоль речки в неестественных позах. Один — на брюхе с растопыренными ногами, второй — откинув голову почти к спине, третий — изломанной бесформенной грудой. Вокруг чернели пятна крови. Окот несколько раз наклонялся к одному, особенно крупному, качал головой. На склоне — остатки важенки: клочья шкуры, хребет, рога.
Следы стаи повернули от речки к сопке.
— Двадцать восемь штук в полчаса! — ужаснулся Валька. — А съели только одну. Ну, гады! А я не верил, когда рассказывали…
Ночная темень таяла в розово-зеленых лучах, стали хорошо видны разбросанные вдоль путаных верениц волчьих следов убитые олени. Хищники прошили трехтысячное стадо, разделив его надвое. Одна часть в ужасе выскочила к вершинам гряды напротив, вторая — сюда.
— Слышь, дед, сколько волков было, как думаешь?
— Нэръа-мытлынэн, — ответил Окот. — Сьемь.