«Ураган» с острова Наварон
Шрифт:
— Раненые не уйдут отсюда. Теперь уже не уйдут.
Вукалович с понимающим видом кивнул и спросил: — На сколько у вас боезапасов.
— Дня на два. Если растянуть, на три.
— Шестьдесят раненых.— Вукалович недоверчиво покачал головой — И никакой медицинской помощи. Боеприпасы на исходе. Продуктов нет. Укрытия нет. И они не уходят. Они тоже безумцы?
— Да, генерал.
— Я спущусь вниз к реке,— сказал Вукаиович. — Нужно встретиться в штабе с полковником Ласло.
— Да, геперал. — Стефан еле заметно улыбнулся. — Сомневаюсь, что его душевное равновесие понравится вам больше, чем мое.
— Я и не рассчитываю, — произнес Вукалович.
Стефан козырнул и повернулся, вытирая с лица кровь, прошел, покачиваясь несколько шагов и опустился на колени рядом с тяжелораненым, стараясь его подбодрить. Вукалович проводил Стефана бесстрастным взглядом, покачал головой, затем круто развернулся и ушел.
Мэллори закончил ужин и закурил. — И так, — сказал он,— что должно произойти с партизанами в Зеницком Капкане, как вы его называете?
— Они будут прорыввться‚ — сказал Нойфельд. — Во всяком случае, попытаются.
— Но вы же сказали, что это невозможно.
— Для этих сумасшедших нет ничего невозможного. Я молю Бога, — с горечью сказал Нойфельд — о том, чтобы мы могли вести нормальную войну против нормальных людей, таких, как британцы или американцы. Как бы то ни было, мы получили сведения — достовервые сведения — что они обязательно попытаются прорваться. Загвоздка заключаеися в том что там — две дороги — не исключено, впрочем, что они рискнут атаковать мост через Неретву — и мы не знаем направление прорыва.
— Очень интересно. — Андреа с кислым видом покосился на слепого музыканта, продолжавшего наигрывать собственные вариации на тему все той же старинной боснийской песни о любви. — Можно нам теперь поспать?
— Боюсь, сегодня не получится‚ — Нойфельд обменялся с Дрошни улыбками. — Потому что именно вы добудете сведения о том, где произойдет прорыв.
— Мы? — Миллер осушил бокал и потянулся за бутылкой. — Заразная штука — безумие.
Нойфельд сделал вид, будто не расслышал. — Штаб партизан в десяти километрах отсюда. Вы явитесь туда и представитесь самой что ни на есть настоящей британской разведгруппой, которая заблудилась. За тем, выведав их планы, скажете, что направляетесь в их ставку в Дрваре, что, разумеется, не будет соответствовать истине. Вместо этого вы вернетесь сюда. Что может быть проще?
— Миллер прав, — с нажимом сказал Мэллори. — Вы — сумасшедший.
— Мне начинает казаться, что здесь слишком часто звучит это слово. — Нойфельд улыбнулся. — Вы, наверное, предпочли бы, чтобы капитан Дрошни передал вас своим людям. Уверяю, они весьма удручены... а-э... смертью своего товарища.
— Вы не можете требовать этого! — Мэллори рассвирепел. — Партизаны непременно получат радиограмму о нас. Рано или поздно. И тогда... Впрочем, вам известно, что тогда. Вы не имеете права требовать этого.
— Имею и потребую. — Нойфельд холодно взглянул на Мэллори и его спутников. — Кстати, я не питаю особой любви к махинаторам и поставщикам наркотиков.
— Думаю, в определенных кругах ваше мнение прозвучит не очень убедительно.
— То есть?
— Начальнику военной разведки Кессельрингу это вряд ли понравится.
— Если вы не вернетесь, там никогда не узнают. Если же вернетесь... — Нойфельд с улыбкой дотронулся до железного креста на своем мундире, — они, наверное, дадут мне дубовые листья впридачу к нему.
— Приятный тип, не правда ли? — проговорил Миллер, обращаясь в пространство.
— Все, пошли.— Нойфельд поднялся иа-за стола. — Петар?
Слепой певец кивнул, перекинул гитару через плечо и поднялся одновременно с сестрой.
— А эти зачем? — спросил Миллер
— Проводники.
— Эти?
— Видите ли, — рассудительно заметил Нойфельд, — одним вам не добраться, верно? Петар с сестрой — да, сестрой — знают Боснию как свои пять пальцев.
— Но разве партизаны...— начал Мэллори, однако Нойфельд прервал его.
— Вы не знаете Боснии. Эта парочка беспрепятственно проходит везде, и никто не осмеливается гнать их от своих дверей. Боснийцы верят, и, видит Бог, тому есть основание, что на Петаре и Марии лежит проклятие и у них дурной глаз. Этот край полон суеверий.
— Но... но как они узнают, куда нас вести?
— Узнают. — На кивок Нойфельда Дрошни быстро заговорил с Марией на сербо—хорватском, затем Мария переговорила с Петаром, который издал странные гортанные звуки.
— Непонятный язык, — заметил Миллер.
— У него нарушена речь, — сказал Нойфельд. — Это врожденное. Он может петь, но не говорить — такое бывает. Вы еще не верите, что их считают проклятыми? — Он повернулся к Мэллори. — Подождите с вашими людьми снаружи.
Мэллори согласно кивнул и жестом указал остальным на выход. Про себя он отметил, что Нойфельд сразу же обсудил что-то с Дрошни, причем говорили они негромкими голосами, затем Дрошни кивнул, подозвал одного из четников и отправил с каким-то поручением. Выйдя наружу, Мэллори незаметно для остальных отвел Андреа чуть в сторону и зашептал ему что-то на ухо. Андреа ответил еле уловимым кивком.
Из хижины вышли Нойфельд и Дрошни, вслед за ними Мария, которая вела за руку Петара. Они направились к группе Мэллори. Андреа неторопливо пошел им навстречу, дымя своеи неизменной ядовитой сигарой. Он загородил путь удивленно взглянувшему на него Нойфельду и с надменным видом выпустил тому в лицо облако дыма.
— Позвольте сказать, что я не питаю особой любви к вам, гауптман Нойфельд, — объявил Андреа. Он посмотрел на Дрошни. — И к вашему коммивояжеру по продаже тесаков — тоже.
Лицо Нойфельда мгновенно потемнело и исказилось от гнева. Однако он быстро овладел собой и сдержанно заметил: — Ваше мнение обо мне меня не интересует. — Он кивнул в сторону Дрошни. — Но не становитесь поперек дороги капитану Дрошни. Он — босниец и босниец гордый, и на Балканах ему нет равных по умению обращаться с ножом.