Ураган Уайетта
Шрифт:
– АФК, – вставил Костон.
– Может быть, – сказал Мэннинг. – Но я этого не говорил. Хозяева этой компании, естественно, пришли в бешенство. Они потеряли больше двадцать пяти миллионов долларов, ну и держатели акций, конечно, тоже не были обрадованы. Это одна сторона дела. Другая сторона – Фавель. Этот парень может что-то сделать в данной ситуации по своим собственным причинам. Но у него нет денег на закупку оружия. Итак, обе стороны вполне логично сходятся.
– А почему вас-то выбрали посредником? – спросил Костон.
Мэннинг пожал плечами.
– Я занимаюсь такими делами профессионально. Меня можно нанять. Они не хотели, чтобы был
Уайетт спросил с недоверием:
– Вы что хотите сказать, что все делалось ради того, чтобы фруктовая компания смогла получить немного больше долларов в качестве прибыли?
Мэннинг бросил на него пронзительный взгляд и сжал руку в кулак.
– Нет, – сказал он сухо. – Откуда у вас такие, мысли?
– Ради Бога, простите моего друга, – вмешался Костон. – У него в некотором смысле молоко на губах не обсохло. Он не всегда понимает факты жизни, на что я недавно имел случай ему указать.
Мэннинг ткнул пальцем во Уайетта.
– Повторите то, что вы сказали, Фавелю, и ваша голова слетит с плеч. Кто-то должен, в конце концов, вышибить Серрюрье, и Фавель – единственный человек, у которого достает сил и мужества решиться на это. Причем конституционным путем этого сделать нельзя, – конституцию, как вы знаете, Серрюрье ликвидировал. Значит, остается хирургическая операция и кровь. Увы, но это так.
Он успокоился и с улыбкой обратился к Костону.
– Не исключено, что наша гипотетическая фруктовая компания поймала за хвост тигра. Фавель – далеко не марионетка. Он по духу реформатор, знаете ли, и будет выступать за улучшение условий работы на плантациях, за повышение заработной платы. – Он пожал плечами. – Впрочем, меня это не касается. Я в этой компании не состою, и мне все рано, будет Фавель кусать кормящую его руку или нет.
Уайетт нахмурился. Выходило, что Костон опять прав. В этом странном мире политики все было перевернуто с ног на голову, черное и белое смешались в какую-то серую пелену, а люди из лучших побуждений совершали предосудительные поступки и настороженно относились к поступкам благим. Это был чуждый ему мир, и он страстно захотел поскорее покинуть его и вернуться к себе, в область формул и цифр, в которой его могло тревожить только то, как поведет себя очередной ураган.
Он решил извиниться перед Мэннингом, но тот продолжал что-то увлеченно толковать Костону.
– ... будет лучше, если Сан-Фернандес предоставит место свободному капиталу. Все дело в наличии здесь свободных денег. Тогда это будет славное место.
– А можно доверять Фавелю? – поинтересовался Костон.
– Думаю, что да. Он по натуре либерал, но не хлюпик и не захочет, чтобы им вертели так же, как, скажем, русские Кастро. Он и американцам будет сопротивляться. – Мэннинг улыбнулся. – За базу на мысе Саррат он заставит
– Угу, – промычал Костон. – И его, конечно, будут костерить благие дураки, которые не понимают сути происходящего здесь.
– Это его не затронет, – сказал Мэннинг. – Ему плевать, что о нем говорят, хотя он может и отомстить.
Столик, за которым они сидели, вдруг затрясся, и с востока донесся глухой рокот. Мэннинг встрепенулся.
– Партия начинается. Рокамбо сделал первый ход, – сказал он.
III
Джули смотрела в щелку двери хижины, сделанной из кусков ржавого железа, не обращая внимания на вопли миссис Вормингтон, сидевшей на ящике позади нее. В карьере все еще было много грузовиков, хотя, судя по звукам, многие уже уехали. И вокруг все еще было много солдат. Некоторые стояли небольшими группами, разговаривали и курили, некоторые ходили туда-сюда с озабоченными лицами.
Офицер, который втиснул их в хижину, к счастью, не оставил около нее часового, ограничившись осмотром наружной щеколды. Когда их схватили и повели к карьеру, миссис Вормингтон говорила без умолку, стараясь воздействовать на военных словами. Она заявляла повышенным тоном, что она американка, что с ней нельзя обращаться, как с преступницей, что она защищала свои честь и достоинство, и тому подобное. Но сколько она ни кричала, ее все равно никто не понимал, так как ни офицер, ни солдаты не знали ни слова по-английски. Их довели до хижины, заперли в ней и, как надеялась Джули, забыли о них.
Не в силах больше выносить монотонный монолог миссис Вормингтон, Джули повернула голову:
– Господи, когда же вы замолчите? – сказала она усталым голосом. – Вы что хотите, чтобы они сюда пришли и заткнули вам рот пулей? Они это сделают, будьте уверены, когда им надоест, как и мне, слушать ваши вопли.
Миссис Вормингтон мгновенно захлопнула рот, но не надолго.
– Это невыносимо, – заявила она со страдающим лицом. – Госдепартамент узнает обо всем, когда я вернусь домой.
– Если вернетесь, – жестоко поправила ее Джули. – Вы застрелили человека, и это им не понравится, знаете ли.
– Но они же этого не знают, – возразила миссис Вормингтон. – Они думают, что это сделал грек.
Джули бросила на нее долгий презрительный взгляд. – Не знают, – согласилась она. – Но узнают, если я им скажу.
Миссис Вормингтон в изумлении уставилась на нее.
– Но вы же не будете говорить... нет... правда? – Она осеклась, увидев выражение лица Джули.
– Скажу, если вы не заткнетесь, – угрожающим тоном проговорила Джули. – Это вы убили Эвменидеса. Вы, можно сказать, застрелили его и закололи его штыком. Он был хорошим человеком. Может, не очень смелым, да много ли смелых, но хорошим. Он этого не заслужил. Я вам этого не прощу, так что поберегитесь. Имейте в виду, что если я вас здесь пристукну, это будет не убийство, а справедливое возмездие. – Она говорила тихим и ровным голосом, но смысл ее слов заставил миссис Вормингтон похолодеть и с ужасом в глазах забиться в угол. – Так что не выводите меня из себя, пустомеля. Я могу вас убить, мне это ничего не стоит. – Говоря это Джули держала себя в руках, но кончики ее пальцев дрожали от гнева.