Ураганный туман
Шрифт:
Этот бессмысленный вопрос завладел доктором Шерцем. Он даже перестал думать о смерти. Нелепый обелиск показался ему самым ценным памятником человеческой культуры, который обязательно должен быть сохранен навек. Приглядевшись к написанному на камне, доктор Шерц вдруг понял, что перед ним единственный в мире памятник, где выгравирован инженерный чертеж.
На сторонах обелиска по чьему-то вдохновенному приказу были высечены все операции перевозки и установки обелиска. Вот что должно быть передано будущему человечеству! Все погибнет, ничего не останется, а этот каменный
Доктор Шерц сразу успокоился и тихо побрел к пустынной аллее Елисейских полей, по которой дул сшибающий с ног ветер. Вдали виднелась Триумфальная арка. Шерцу захотелось посмотреть, задул ли ветер огонь на могиле Неизвестного солдата. Но ему стало страшно. Ему казалось, что если огонь задут, то нет больше надежды.
Борясь с самим собой, он шел по бульвару. Деревья последней весны... Шерц протянул руку и сорвал несколько листочков. Между пальцами попалась нераспустившаяся почка. Шерц разминал клейкий ароматный сок...
Неужели огонь погас? Теперь этот вопрос завладел Шерцем.
Вот и Триумфальная арка. Она казалась мрачной, нахохлившейся, даже накренившейся от ураганного ветра. Шерц подходил к арке так, чтобы ему не было видно могилы солдата. Долгое время он стоял, прислонившись к холодному камню, защищавшему его от губительного, напоминающего о смерти ветра.
Потом, пересилив себя, доктор Шерц вошел под арку. У ног его была простая чугунная плита, где похоронен не известный никому солдат, которого каждый мог считать своим братом, сыном, мужем. Столько лет непрестанно горевший здесь огонь погас...
Доктор Шерц, шатаясь, вышел из-под арки. Теперь все погибло. Надежды нет. Он так загадал...
Шерц не помнил себя. Сам не зная как, он очутился на мосту Александра III. Перегнувшись через перила, он дико смотрел на беспокойную и грязную воду Сены.
На плечо его легла рука.
– Мсье, уверяю вас, здесь слишком грязно, чтобы топиться.
Шерц вздрогнул и оглянулся. На него смотрели веселые глаза человека с седыми усами. Что-то бесконечно знакомое, где-то виденное напомнило Шерцу это лицо.
– Кто вы?
– попятился Шерц.
– Такой же, как и вы, последний из живущих на Земле!
– Незнакомец рассмеялся.
– Почему вы смеетесь?
– испугался Шерц.
Француз взял Шерца под руку:
– Пойдемте! Я вам расскажу, почему я смеюсь.
Они пошли по набережной. По реке какой-то смельчак катался на парусной лодке.
– Смотрите, вот едет француз? А вы спрашиваете, почему я смеюсь.
– Может быть, он будет жить?
– прошептал Шерц, глотая воздух. Когда он особенно нервничал, дыхание становилось для него мучительным процессом. Нехватку воздуха он начинал чувствовать болезненно.
– Нет, мсье! Жить будут те, кто давно уже уложил свои чемоданы и сейчас сидит около кислородных баллонов... Будь они прокляты, говорю я, потому что у меня нет денег, а если бы деньги были, то я бы тоже трясся за каждый глоток кислорода!
– А у меня
– Почему?
– Вельт...
– прошептал Шерц.
– Вы капиталист?
– спросил незнакомец.
– Нет, я доктор Шерц.
– А!
– воскликнул француз и рассмеялся.
– Дайте вашу руку! Вы мрачно остроумны, а я почему-то представлял вас веселым остряком.
– Я не могу шутить перед смертью!
– Послушайте! Я уже был в вашем состоянии. Но не потому, что боялся смерти, нет! Я был единственным из всех, который знал об общей гибели. Я был одинок, а это страшно! А теперь я счастлив, мсье Шерц! Я в толпе и весело гляжу вперед. Вот Трокадеро! Здесь веселятся парижане. Смотрите, сколько цветов!
Шерц н француз вышли на площадь. С одной стороны она переходила в мост через Сену, ведущий к подножию Эйфелевой башни, с другой - окаймлялась подковообразным ослепительно белым зданием с колоннадой.
Через реку и площадь с Эйфелевой башни на это здание спускались гирлянды цветов. Они смешивались с раскинутой над всей площадью сетью, в которую тоже были вплетены цветы.
Цветы были повсюду. Они лежали под ногами на прорезиненной мостовой; они украшали каждый столик этого необыкновенного, расползшегося по всей площади кафе; они летели по ветру, попадая в лицо, застревая в волосах... Последняя весна на Земле засыпала цветами последних парижан. Оранжерейное чудо всех времен года!
– Мсье Шерц, смотрите! Что может быть лучше цветов! Наивные фиалки, чувственные розы, холодные астры, дурманящие орхидеи, заносчивые гортензии... Их столько же, сколько женских характеров. Женщины потому и любят цветы, что сами похожи на них... Сядем!
Площадь была заполнена народом. Даже ураган не мог рассеять людей. Вместе с цветами ветер нес музыку. Разряженные люди в масках плясали между столиками.
– Это самый замечательный в мире карнавал, мсье Шерц! Ни один из этих людей ни за что не снимет свою маску.
– Потому что она кислородная, - мрачно сказал Шерц.
– Правильно, мой друг! Потому что она веселит и удваивает жизнь. Выпьем, друг! Сегодня я вас угощу самым замечательным напитком на Земле, только для этого нам надо будет подняться на Эйфелеву башню!
Около столика с бокалом в руке танцевал художник - один из восьмидесяти тысяч, населяющих районы города искусств. На нем была широкополая шляпа, из-под которой лихорадочно блестели живые черные глаза. Но его молодое лицо покрывала мертвенная бледность. Он держал за тонкую талию девушку с платиновыми волосами; она истерически хохотала. У обоих рвались из рук разноцветные шарики. Рядом, притопывая ногой, стоял худенький француз.
– Вы посмотрите, мсье Шерц, на этого рантье! До сорока лет он накапливал право не работать и расходовать сорок два франка в день. Сейчас он тратит свой сорок третий франк. Он покупает себе желтенький шарик. Но, конечно, он не будет с ним плясать. Вы видите, он присоединил его к маске и сейчас выдавит! Ведь в нем кислород... Смотрите, он дышит обжигаясь. Он уже пьян. Он кричит, поет...