Урал-батыр.Башкирский народный эпос (перепечатано с издания 1981 года), Автор неизвестен

Урал-батыр.Башкирский народный эпос (перепечатано с издания 1981 года)

2013 г.

5.00 + -

рейтинг книги

Шрифт:

ThankYou.ru: «Урал-батыр»

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Благодарю», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

УРАЛ-БАТЫР

Перевод Шафикова Г. Г.

Глава 1

О том, как жили старик Янбирде и старуха Янбика; о том, как старший их сын Шульген не сдержал наказа отца, не внял словам матери; как дочь царя Самрау по имени Хумай оказалась у них в плену.

В древнюю пору, давным-давно Было, говорят, место одно, Куда никто не ступал ногой (И на целом свете никто Не знал, не ведал о суше той), С четырех сторон обступала Это место морская вода. С незапамятных пор проживала Там семейная чета: Старик по имени Янбирде С Янбикою, старухой своей. Куда б они не желали пойти, Не было преград на их пути. Как на земле оказались той, Где мать, отец их, где край родной, Говорят, они сами забыли. Так иль нет, в стороне морской Жизни семя они заронили. Двое детей родились у них, Двое сыновей удалых. Шульгеном старшего нарекли, Уралом младшего нарекли. Так и жили они вчетвером, Не видя людей, в местечке глухом. Своего не имели скота, Не обзаводились добром, Даже не вешали котла Над полыхающим костром; Не знали, что такое болезни, Смерть была им неизвестна; Полагали:

для всех на свете Сами они являются смертью. На охоту коней не седлали, Лука и стрел еще не знали, Приручили и держали Льва-арслана, чтоб их возил, Сокола, чтобы пернатых бил, Пиявку, чтоб кровь животных сосала, Щуку, чтоб рыбу для них хватала. С древности тот обычай дошел И навеки с ними остался, Янбирде ли его завел: Когда зверь-самец попадался, Старики его убивали, Голову его поедали, Шульгену же и Уралу, А также льву-арслану, Соколу и прожорливой щуке Остальное поесть бросали. Когда ж самку зверя они убивали, Для пищи лишь сердце ее вырезали. Ну а черных пиявок болотных В травоядных вонзали животных, Чтобы из выцеженной крови Себе напиток изготовить. Малолетним детям своим, Что охотой не промышляли, Пить кровь, есть голову или сердце Строго-настрого запрещали. Росли сыновья день за днем, Крепли и телом, и умом. Вот и двенадцать Шульгену стало, Десять уже было Уралу. — Сяду на льва, — молвил один. — Сокола пущу, — сказал другой. Оба брата — Шульген и Урал — Приставали к отцу. И сказал Янбирде, потеряв покой: — Оба для нас вы родные дети. Радость единственная на свете. Ваши зубы еще не сменились, Ваши мускулы не укрепились, Рано в руки сукмар вам брать, Рано сокола в высь запускать, Не вышел час вам на льва садиться. Ешьте то, что я вам уделю, Делайте то, что я вам велю; Чтобы ездить верхом научиться, И оленя вам хватит пока. На залетную стаю птиц Можете кобчика запустить; Если жажда охватит вас, Можете воды ключевой испить. Но кровь, что в раковины налита. Пусть не коснется вашего рта. Так по нескольку раз подряд Наставлял он их, говорят. Запрещая им вновь и вновь Цедить из раковины кровь. И вот в один из погожих дней Старик со старухой своей На охоту пошли вдвоем, Оставив жилище на сыновей. Немало времени миновало, Как старики на охоту ушли, И два брата — Шульген с Уралом — Разговор о еде повели. Шульген раздумывать долго не стал. Хоть о запрете отцовском он знал: С тою раковиной не шутить, Ни за что из нее не пить, Все ж уговаривать брата стал, Всячески его подстрекал: «Если б охота на зверей В душу не вливала бы радость. Если пить кровь для взрослых людей Не представляло какую-то сладость, Мать и отец без сна и покоя. Дома оставив нас с тобою, На охоте бы не бродили. Так зря не будем время терять. Раковину поскорей откроем. Выпьем по капельке, чтобы узнать Крови вкус — что это такое». Урал: «Пусть та кровь и очень сладка, Я не сделаю и глотка, Пока не вырасту я егетом, Пока не узнаю причину запрета, Пока не пройду по белому свету И не уверюсь, что на свете Больше нет и в помине Смерти, Сукмаром никого не ударю. Никакой не убью я твари, Высосанной пиявкою крови Пить не стану я — вот мое слово!»

Шульген:

«О том, что Смерть не сильнее людей, Что до нас не добраться ей, Что не найти ей нас никогда, Повторял вам отец всегда. „Мы сами Смерть для твари любой“,— Не устает отец говорить. Что же случилось вдруг с тобой. Что боишься крови испить?»

Урал:

«В расторопности, быстроте, В силе, росте иль красоте, В осторожности и терпенье, В чуткости каждого движенья Днем ли, ночью ли — каждый час — Лев, сохатый или барс. Дикий медведь или зверь любой — Неужели слабее нас? Лапы, копыта ль о камни бьют. Шерсть ли свою о колючки рвут, — Все же не стонут и не хромают, В зной одежду свою не снимают, В стужу шубу не надевают. Если на добычу метнутся, То не сукмаром уж замахнутся; На охоте не знают хлопот, Каждый собственной силой живет; Оружие их — только зубы да когтя, Каждый сноровкой берет своей. Тот удачлив из них, кто сильней, Тот добычлив, кто половчей. Если же ноги им затянуть. Нож занести, чтоб в гордо воткнуть, — Звери, живущее в этих местах, Что наводят всеобщий страх,— Лев ли это, иль барс лесной, Словом, хищник сильный и злой, — Не заплачет ли сам тотчас, В смятенье и ужасе глядя на нас? Иль не видят они в человеке Врага, что зовется Смертью-злодейкой? Коль друг на друга их натравить. Щуку на плотву напустить. На суслика — хорька, На зайца — лису, Не возвысится ли, как Смерть, Над слабым — более сильный зверь? Скажи, не мы ли здесь вчетвером В глазах животных и птиц — злодеи? Не мы ли гибель повсюду сеем, Страх на всех наводя кругом? Не мы ли тех, кто Смерти боится,— Рыбу, что в глубь озер стремятся, В зарослях поющую птицу — Ловим и головы отрезаем. Сердце вспарываем и съедаем, Тварью ничтожною их считаем? Не мы ли это вчетвером, Обычай гибельный насаждая, Здесь посеяли смерть кругом? Если когти в сукмар превратив, В хищного сокола дух обратив. Звери эти в гневе большом, Когда-нибудь в порыве одном Задумают захватить наш дом, — Смерть, что лютой злобой полна. Смерть, что нашим глазам не видна, Пред нашими не взойдет ли глазами. Не расправится ли и с нами?» Услыхав такие слова, Шульген задумался было сперва, Но решил он все же потом Вновь упорствовать на своем. Кровь отпил, и, боясь расплаты. Задумал Уралу закрыть он рот: И заставил поклясться брата, Что отцу тот не донесет. С богатой добычей вернулись домой Старик со старухою, говорят. По обычаю, всей семьей Распотрошили дичь, говорят. И пред обильною едой Уселись, довольные собой. И, призадумавшись, сказал Долго хранивший молчанье Урал: «Отец, вот эту самую дичь, Хоть от тебя скрывалась она, Хоть бежала, страха полна, Ты сумел на охоте настичь, В горло нож ей сумел вонзить; Не случится ль и с нами такое — Существо не найдется ль живое. Чтобы в схватке нас победить?»

Янбирде:

«Тем, кому суждено умереть, Мы несем неизбежную смерть. Куда б от нас они не сбегали — В горную высь иль лесные дали, — Беглецов все равно мы найдем, Горло им перережем ножом. Нету здесь существа такого, Кто б человека мог победить живого, Над головой нож занести. Не было Смерти от века здесь, Чтоб нам смертельный удар нанести. Там, где некогда мы родились. Где предки свою коротали жизнь, Смерть еще могла обитать — Там, в расцвете жизни своей Множество умирало людей. Див однажды туда пришел. Видно, был на людей он зол — Убивал их и пожирал; И покрыла всю землю вода, Суша скрылась под ней навсегда. В живых оставшиеся тогда Разбрелись по земле кто куда. Не осталось для Смерти дела. Решив, что всех она одолела, Не подумав о тех, видать, Кто успел от нее сбежать; От ее неусыпной стражи И мы сбежали с матерью вашей. Край наш пуст был. Нога человека Не ступала сюда от веха. Потому-то в этих местах Не одолевал нас пред Смертью страх. Было мало здесь дичи, зверья В дни, когда мы в эти края Забрели. В озерцах и топи Проступали размытые тропы».

Урал:

«Отец, если за Смертью пойти, Можно ли будет ее найти? Если ж удастся настичь, скажи, Можно ли голову ей размозжить?»

Янбирде:

«Смерть коварна. Она ни разу Открыто не являлась людскому глазу. Невидимкой та тварь живет — Никто не знает, когда нападет. Есть тут только одна возможность: В царстве дивов, на дальней земле, Протекает живой родник. Выпьет кто из него — и вмиг Обессмертит себя, говорят, Смерть отступится, говорят».

Поведав такое о Смерти и насытившись едой, старик вытащил раковину, чтобы испить крови. Увидев, что содержимое раковины убавилось, Янбирде стал допытываться у сыновей, кто из них выпил кровь. Шульген стал изворачиваться: мол, никто к той крови не прикасался. Старик Янбирде взял палку и начал поочередно колотить своих сыновей. Из жалости к брату продолжал молчать и Урал, а Шульген, не выдержав, признался отцу в своей вине. Когда старик опять начал бить Шульгена, Урал схватил руку отца и сказал ему такие слова:

«Отец, одумайся, посмотри На палку ту, что в руке твоей, По ней глазами пробеги: Была молода она средь ветвей. Нынче остругана она, Вся побита, повреждена, В палку голую превращена, С треском сломится — лишь согни. Ты на палку, отец, взгляни: Пока ту ветвь не срубил ты в бору, Росла она, шелестя на ветру, Трепетала юной листвой На стволе вербы молодой. Птичья стая, пчелиный рой На ту ветку дружно садились; Птицы звонко на ней веселились, Гнезда вили на ней весной. Может, избранной ветка была, Жизнь беззаботную вела; Как младенец» что грудь сосет, Через корни ствола она Влагу вбирала из речного дна. Ты от корней ее отодрал, Все листочки ее оборвал; Стала палкой теперь она. Стала, как сокол, что птицу сбивает, Стала, как щука, что рыб пожирает, Стала пиявкой, что кровь сосет, Стала собакой, что кость грызет, — Не такою ли стала она, Не насильницей стала ль она? И со лба отеревши пот, Не приготовился ль ты теперь В доме своем, где заперта дверь, Увидеть ту, что Смертью зовется. Про которую ты сказал, Мол, увидеть уж не придется? Не потому ли, скажи, на сына Ты замахнулся этой дубиной? Иль на себе мы должны опять Силу Смерти злой испытать? Если сегодня брата убьешь, Завтра в меня вонзишь свой нож, Если останешься одиноким. Сделаешься стариком глубоким, В три погибели станешь сгибаться, На льва не в силах будешь забраться, В лесу охотиться, дичью питаться, На зверя сокола запускать. Корм охотничьим птицам давать, — И твой лев, и собака твоя Не помрут ли от голода тут, Тоской глаза их не затекут? Отчаявшийся от голода лев, Впав на привязи в страшный гнев, Не сорвется ль, остервенев, Самого не сомнет ли тебя, Не разорвет ли тебя на куски, Не откинет ли прочь от себя? Не увидишь ли облик свой В Смерти, представшей перед тобой В миг последний гибельный свой?

Услышав такие слова, старик Янбирде перестал бить Шульгена. «Смерть может явиться и невидимкой; наверное, это она и пришла, вот меня и искушает. Не может быть, чтобы никто не видел своими глазами Смерть. Надо расспросить зверей и птиц», — подумал он и созвал лесное население. Обращаясь к собравшимся зверям и птицам, Урал сказал так:

«Злодейку, по прозванию Смерть, Мы всегда узнавать должны. Обычай сильных слабого есть — Мы отвергнуть навек должны. Если друг друга переберем, По имени каждого назовем, То каждый укажет на тех, кто здесь Кровь не пьет и мясо не ест, Кто слез не проливает ничьих, Одни из них кормят себя корнями. Другие — листьями и стеблями. Так и живут, никому не вредят, Только детишек своих плодят, А те попадают в хищную пасть — Знает об этом каждый из нас. Смерть совсем не чужда таким: Пьющие кровь, рвущие мясо — Врагами навек останутся им. Обычаи хищные прекратим: Тогда одинокой останется Смерть — Вместе смерти ее предадим!» Но словам воспротивились тем Хищники, и с ними Шульген, Начался между ними спор, Неразбериха, шум и раздор.

Ворон:

«Я нисколечко не боюсь Встретить Смерть — от нее не таюсь. Только с тем, чтобы Смерть убить, Никогда не соглашусь. Хоть я стар, но от этого дела — Пусть наперекор всем, но уклонюсь, И потому говорю вам смело: Если сильные на слабых Вдруг охотиться перестанут, Иль всякого, кто рожден на свет, Отныне обходить будет Смерть; Если осенью в строгие сроки Не выпадут заморозки, а деревья, Изменив законам природы, Не сбросят листву на зимнее время,— Есть ли прок в том живым на земле? Коль зайцу подобно каждый зверек Б год дважды иль трижды станет плодиться, И, объедая все по ночам. Зелени после себя не оставит, Что останется прочим зверям — В поисках пищи бродить по полям? Если целые стаи пернатых — Уток, гусей и журавлей — Водную гладь собою покроют, Будут в светлой воде плескаться; Если, решив, что текут впустую, Реки вдруг течь перестанут: Мол, зачем размывать берега? Если, сочтя, что порядок такой Есть незыблемый мира обычай, Птицы не будут давать нам покой; Если, примеру следуя птичьему, Бить родники перестанут свободно, Если протухнут земные воды, Что мы станем делать тогда? Откуда пища живым и вода? Бывало, рискуя головой, Понапрасну вступал я в бой; Хоть голод к нужду испытал, Терпел лишения и страдал, Все же; если в три дня хоть раз Не поклюю у падали глаз, Если чью-то кровь не попью, Мяса кусочек хотя б не вкушу, Жизнь не жизнь мне на этом сеете, Уволить меня потому прошу От поисков и наказания Смерти».

Сорока:

«Тварь, которая Смерти боится, Будет встречи с ней избегать. Если надобно ей плодиться, Станет укромное место искать». И с сорочьими теми словами Все — и тигр, и леопард, Лев могучий, волк и барсук, И зубастая, жадная щука — Согласились, говорят. Ведь птицы, что сюда по весне летят,— Гуси, утки, журавли, Дрофы, рябчики, тетерева — Только и мечтают о том, Чтобы птенцов выводить, и потом Научить их вольно летать. Но пред этим надо искать Гнезда по чащобам лесным, Жира набираться самим. Лишь косули и с ними олени, Да еще бурощекий заяц, На длинные ноги свои уповая, Безответными оставались. Еще воробей, дрозд и скворец, Трясогузка, ворона и галка, Поживившиеся червячками, Словно подавившись словами, В стороне ото всех отмолчались. Сказала кукушка: «Я гнезд не имею, Я детишек своих не лелею. Пусть тот, кто в детях души не чает, Кто их холит и величает, Как захочет, так и живет, Норы роет и гнезда вьет». Каждый по-своему рассуждал, По-своему думал-гадал, Так, к единству и не придя, Немного времени погодя, Разошлись они, говорят. Сник после этого старик, Выходить на охоту один Стал бояться, и вовсе отвык. Как-то четверо — всей семьей — На охоту ранней порой Вместе отправились они. Много дичи набив лесной, Воротились к лачуге своей. Средь добычи — птиц и зверей — Была лебедушка… И когда Вдруг нависла над ней беда: Чтобы на мясо ее искромсать, Стал старик оттачивать нож, Пробрала лебедушку дрожь, Стала просить она, умолять: «Летела я, чтобы мир посмотреть; Не земное создание я, У меня есть страна своя, Не бездомная я сирота. Когда на земле не было никого, Никто не касался ногами ее, Нельзя было друга себе найти, Подругу на жизненном пути, Мой отец — повелитель птиц — Всюду пару искал себе, Но не было такой на земле. Чтобы равную отыскать, Ринулся отец к небесам, Встретил Солнце с Луною там, Всей душою их полюбил. Родилось у него двое детей. Ни я с сестрою сводной своей, Ни отец наш болезней не знали, Смерти власть мы не признавали. Отец мой поныне властвует там. Я с мольбой обращаюсь к вам: Отпустите же вы меня, Ворочусь я в родные края. Если ж сладите меня, все равно Стать мне пищею не суждено — Лягу внутри у вас камнем я. Водою из Живого ручья В детстве тело мое омыла Солнце-Кояш — матерь моя, Светом бессмертья меня озарила. Отпустите же вы меня. Мой отец под землею даже Меня отыщет и вас накажет. Дочь я царя, чье имя Самрау, А зовут меня Хумай; Если волосы разовью, Лучами златыми всю землю залью. Утром я тороплю зарю, Ночью свет я луне дарю. Отпустите же вы меня, Ворочусь я в родные края, Путь к Живому роднику Указать я вам смогу».

1 2 3 4 5 6 7-27