Урал — земля золотая

Коллектив авторов

Скоро предприимчивый Мосолов построил завод в башкирской тайге, согнал туда охрану, построил дом и поселился в нем. Немало аулов стало зависеть от него. Хитростью и силой сгонял он на заводы дешевую рабочую силу.

Пробовали жаловаться. Губернатор накричал на ходоков и выгнал.

Лето 1771 года. Юлаев аул. У старшины Юлаева собрались гости из соседних селений. Перед гостями чашки, на столе турсук с кумысом, в котле баранина. Но почему пустыми остаются чашки, или прокис у хозяина кумыс? Почему руки не тянутся к котлу? Гости ведут беседу, забывая

о пище. Разговор дороже крепкого кумыса и бараньего жира.

— Чего же мы ждем! — говорил Юлаев. — Волки грызут наши стада баранты, губят табуны кобылиц. Скоро выгонят нас со своей земли. Мосоль обманул умнейших мужей наших аулов, и нет теперь у нас воли.

— Какая это воля на чужой земле!

— Приезжий чиновник из Оренбурга говорил: все сделано по закону и трогать Мосоля нельзя.

— Где же тот батыр, что поведет башкирский народ за собой сражаться за волю и землю?

В кош вбежал молодой джигит: он был невысок, но строен. На смуглом лице горели смелые глаза, над тонкими губами пробивались, черные усы.

— Что хочешь ты слушать на беседе старейших, Салават? — спросил сына Юлаев.

Салават вызвал отца, и вскоре старшина вернулся в кош один.

— Сын мой узнал, что гонец помчался к Мосолю рассказать о нашей беседе.

— Быть беде! Аллах да поможет нам.

— Аллах не поможет. Немало среди нас таких, кому недорого счастье народа. Не бойтесь, мой сын Салават умеет стрелять из лука. Его стрела не пролетит мимо.

Салават птицей летел вдогонку гонцу. Быстроногий аргамак его несся, как ветер. Через час за третьим увалом гор джигит увидел всадника, поднимавшегося в гору. Руки рванулись к колчану; он вытащил одну из лучших, подаренных ему дедом, стрел и натянул тугую тетиву дедовского лука. Невидимая стрела умчалась к всаднику. Гонец упал; Салават повернул коня.

Скоро не только в Башкирии, но и далеко за ее пределами узнали о джигите Салавате Юлаеве. О силе, храбрости и доброте Салавата стали ходить в народе легенды. Добрым словом отзывались о нем в родных землях. А он, видя страдания и притеснения своего народа, часто уезжал в дальние края искать правду. Он побывал у яицких казаков, был в Оренбурге. И всюду, где бы ни прошел его конь, видел Салават горе и слезы народа. Счастливой земли так и не находилось. Всюду видел он истощенные налогами и кабальным трудом деревни, аулы, аймаки, станицы.

Но не везде народ покорно сносил гнет. То тут, то там вспыхивали восстания: восстали яицкие казаки, жгли усадьбы помещиков крестьяне, убивали лютых приказчиков приписные рабочие у заводчиков. Особенно роптали на Яике.

Случай свел Салавата с двумя казаками, бежавшими из родных мест. В тайном разговоре сказывали они ему, что не далек день, когда на Яике встанет народ и пойдет силой добывать себе волю. Особенно запомнил Салават одного из них: черного, волосатого, дикого, как необъезженный конь степной. Его звали

Хлопушей.

— И чего вы смотрите на своих кровопийцев? — говорил Юлаеву Хлопуша. — Эвон как они вас со шкурой-то обманули. Решить их надо, Салаватка, жизни решить! Верно, Емеля?

— И впрямь, Салават, — отозвался чернобородый казак, с быстрыми, как огонь, глазами. — И с той стороны зачать надобно. Великую службу народу сослужишь этим.

— Езжай, Салаватка, в аулы, и зачинайте зорить обидчиков своих, — напутствовал Хлопуша. — Скоро на Яике подымется народ, а он… — Хлопуша кивнул в сторону чернобородого, — он поможет.

Они разошлись. Салават отправился в Башкирию, а казаки тайно, обходом проникли на Яик.

Салават подъехал к Юрезани. Он выбрал удобное место для ночлега, расседлал коня и запалил костер. Ночь была тихая и темная. С противоположного берега иногда доносился хруст валежа.

Вдруг с перебора донесся протяжный, отчаянный крик. Прибрежные скалы гулко повторили его:

— А-а! Спа-си-те!

Салават вскочил на ноги. Крик повторился, но глуше и короче.

Как кошка, бросился джигит сквозь кусты на зов. Выбежав к перебору, он услышал всплески и фырканье. Салават сбросил с себя верхнюю одежду, сапоги, шапку, кривую саблю и бросился в холодную воду Юрезани.

С тяжелой ношей возвратился Салават к костру, положил человека к огню и подбросил сухих сучьев. Огонь взметнулся, осветив фигуру лежащего на земле. То был Хлопуша. Обрадованный встречей, Салават принялся растирать могучее тело казака. Вскоре Хлопуша отошел и еле-еле проговорил:

— Я думал конец… Спасибо, брат. — Он замолчал и снова тихо заговорил: — Каторга не сгубила, кандалы и плети перетерпел, а тут вишь… Думал брод.

Хлопуша открыл глаза:

— Салаватка! Ты ли? Вот те и на. Дай-ка поцелую за душу твою, без тебя конец был бы.

Они крепко расцеловались. Лицо у Хлопуши было бледное, его бил озноб.

Салават подал бешмет.

— Спасибо, брат, — поблагодарил казак. — Не чаял выбраться.

— Как ты закричал, я сразу узнал голос.

— Грех нам не узнать друг друга. Товарищочки ведь. Куда путь держишь?

— В аул надо, народ поднимать надо.

— А не врешь?

— Зачем? Правду говорим. А ты куда идешь?

Вместо ответа Хлопуша обнял его еще раз, помолчал и сказал:

— К тебе шел.

— Пошто?

— На Яике народ поднялся. Вам надо, — веселее будет.

— А товарищ твой где?

— Вот он головой всему и будет. Пугачев он!

— Отдохнешь, — назад пойдешь, Хлопуш. Башкирский народ вам поможет.

Восстание давно созрело. Не было только искры, которая упала бы в сердца людей и зажгла пожарище народного гнева.

Салават понимал, что сейчас рано поднимать весь народ. Яицкое восстание не разрослось, не перекинулось на Урал. Башкирцев могли легко разбить, окажись они в голове восстания, ближе всего к крепостям. Поэтому Салават ограничился тем, что отобрал пока сотню удалых джигитов и кинулся с ними в родные башкирские леса и горы.