Урал — земля золотая

Коллектив авторов

Стал я думать, как назвать его. Долго выбирали с ребятами кличку и решили назвать Филькой.

Несу ему пищу, а сам все приговариваю: «Филя! Филя!» Ребята придут в гости — также кричат. Привык: как услышит свое имя, так и начнет из стороны в сторону покачиваться и пищать.

Все хорошо, но только надоело мне воробьят Фильке таскать; уж очень помногу он их в день съедал; да и дядя мой уже не один раз мне предлагал его на другую пищу перевести, а то, говорит, «вы всех воробьев в деревне изведете».

У нашей кошки как раз в

то время были котята, и она каждый день с излишком таскала им крыс и мышей. Я обложил кошку данью в пользу филина. Помню, принес первую мышь Фильке, держу ее за хвост, он прицеливался-прицеливался и хап… Только хвостик мелькнул. Не отказался и от такой крупной пищи, как крыса. Иногда я крыс отбирал у кошки, а потом мы с ребятами их по нескольку штук в день ловили на складах колхоза. Интересно было, как Филька справлялся с первой крысой. Обычный прием: возьмет в клюв, головой трясет, машет, покачивается из стороны в сторону, а сам глотает. Рвать пищу на куски в первое время он не умел, но ел много, по пяти-шести крыс.

Один раз я напугался. Дядя застрелил галку, я отдал ее Фильке. Он хотел сразу ее проглотить, да не удалось. Оборвал я у галки хвост, крылья, опять ему отдал, он ее проглотил, глаза зажмурил от удовольствия.

Филин рос быстро, скоро курицу догнал, обозначились уши, начал густо покрываться красивыми перьями. Ко мне и ко всему населению нашего двора совсем привык. Я стал его выпускать из клетки, и он свободно, в перевалочку с ноги на ногу, похаживал по саду и двору. Не стал бояться ни коровы, ни свиньи. Только держал себя настороже с кошкой и с собакой, с которыми у него было много ссор.

На первых порах кошка с собакой целыми часами наблюдали за Филькой; были у них попытки придушить его, но я заступался. А потом Филька и сам себя в обиду не давал. Как только собака подходит к нему, так он шипит, бьет ее клювом и царапает.

Постепенно он начал взлетать на крышу, на высокие деревья.

Вскоре обнаружилось, что он ночами летает по деревне. Пошел я в магазин, вдруг меня останавливает бабка Домна и начинает ругать:

— У тебя, сорванец, говорят, филин живет? А ты знаешь ли, что филин самая вредная птица, сколько от него народ слез пролил? Напугал он меня сегодня ночью. Проснулась от страшных криков, вышла на двор, а твой филин сидит на крыше и фугует. Не к добру это… Ты виноват во всем будешь, если беда на меня какая нагрянет.

Пришлось от бабки поспешно уходить.

Вернулся из магазина, пошел в сад Фильку журить, а он под кустом малины треплет Пимку, моего любимого котенка. Котенок пищит, а Филька распустил свои крылья, шипит, клювом щелкает. С трудом отобрал Пимку из лап разбойника.

Не успевал я записывать всякие приключения и проделки, в которых был замешан мой Филька.

Но однажды Филька сам попал в неприятную историю: медку ему захотелось. Смотрю, сел на улей.

Я подошел к Фильке и говорю:

— Что ты, большеголовый, тут делаешь? Хочешь, чтобы тебя пчелы нажалили?

Остался филин на улье, начал нос лапой чистить. Вдруг он шарахнулся, замотал головой, отпрыгнул с улья и с жалобным писком поковылял в заросли малины.

Под вечер Филька пришел к корыту пить. Я испугался: один глаз закрылся громадной красной шишкой, Филька окривел.

Я ему сказал:

— Говорили тебе добром, зачем забрался на улей?

Весь день он был вялым, даже не просил пищи, голова, видимо, болела. Долго оставался он кривым.

Когда Филька стал везде летать, то почти каждый день у нас в саду бывали птичьи скандалы. Как только филин выберется на видное место, так к нему со всех сторон летят сороки-белобоки, вороны-каркуши, галки и грачи. Поднимается гвалт. Филька сидит, вертит башкой, а они около него летают, то с боков, то сверху нападают; иногда филин сидит-сидит да и бросится на них, они от него в разные стороны.

Мы с дядей ухитрились под этот шум из укромного местечка бить галок из мелкокалиберки. Вся эта птичья кутерьма Фильке на пользу шла.

В августе Филька настоящим разбойником сделался. Он научился ощипывать и рвать на куски птиц. Захватит в лапы, как в клещи, и клювом рвет. Утрами и вечерами начал нападать на котят, на маленьких собак, на кур.

У бабки Татьяны, что живет неподалеку от нас, он петуху голову оторвал. Бабка прибежала жаловаться и ругаться к дяде. Мы ей купили петуха на птицеферме в колхозе. Успокоилась бабка; я вздохнул свободно. Но не тут-то было.

Через несколько дней, видим, бабка плетется к нам и несет подмышкой петуха.

У меня сердце екнуло, спрашиваю:

— Что, бабушка?

— Не надо мне этого петуха, давай другого. Это не петух, а воображало какой-то: ни на одну курицу и глазом не поведет.

Вот беда! Поплелся я в соседний колхоз, в котором разводились петухи другой породы — красные и большие. Обменял, два рубля приплатил, петуха выбрал на-славу: высокий, орет как паровоз.

Бабка этим петухом осталась очень довольна.

Вечером зашел в сад, Филька сидит на сосне, я погрозил ему.

— Разбойник! Идол! Из-за тебя со всеми старухами в деревне в войну вступишь.

И на самом деле. Бабка Татьяна опять пришла с петухом.

— Это не петух. Избил чисто всех. Меня бьет, кур бьет, кошку бьет… Убирай, убирай, куда знаешь. Не приму такого петуха.

Что делать? Еще раз сходил и обменял петуха!. Несу его и чуть не со слезами всю дорогу глажу по голове и упрашиваю:

— Будь, Петя, умницей, успокой ты старуху! Наведи ты у нее в курятнике порядок, измучила она меня.

Петух тот, видимо, удался, бабка больше не бывала с жалобами.

Только я уладил петушье дело, как Филька новый фокус проделал.