Урбанизатор
Шрифт:
Кстати, свою долю в добыче они выцыганили. И уловили мою манеру не торговаться. «В нехорошем смысле этого слова».
Эти «горные оны» — интересные мужики. Злые, резкие. Молодёжь свою гоняют — только пыль столбом. Э… виноват — снег. Смотрят недоверчиво, враждебно. Ещё бы — мы ж их на Бряхимовском полчище раскатали! Русских не любят — аж до зубовного скрежета! А я не червонец, чтобы всем нравиться. Но дело — понимают. А дела мои вон — на Ветлуге мертвяков ободранных в прорубь спускают. Вы так смогли? — Нет? Ну так слушайтесь. Если не старших, то — умных. И,
Моё стремление различать туземцев, видеть их индивидуальные свойства, послужило основанием для дружеского взаимодействия с этими «горными онами». Что позволило решать проблемы как в здешних, марийских землях, так и в других местах. А победа в битве на «Земляничном ручье» была бы просто невозможна без их участия. Смотри людям в глаза, понимай, думай, применяй — ты победишь. Потому что победы — делаются людьми. Сабля, сама по себе, только на стенке висеть годна.
В этом селении, «Усть-Ветлуга», пришлось оставить кучу народа из своих.
— Мадина, ты остаёшься здесь. За Самородом присмотришь.
— Ой… А… А мой-то? А… Гладыш?
— У него… другое дело. Ты его долго не увидишь.
Это ещё одно из «повешенных на стену ружей». Едва весть о нашей победе дошла до Стрелки, как Гладыш, как и было заранее обговорено, залез в наше казнохранилище. Где и попался Терентию. Был взят «на горячем», чуток побит и вкинут в поруб. К сидевшему там, до поры до времени, Страхилу.
День — тать и пленник молчали, день — хмыкали друг на друга. Потом разговорились:
— Воевода — унжамеренов побил. День-два — на Стрелку вернётся. Тогда нам обоим… Как он живым хрипы выдирает…
— С поруба не выбраться. Видать — судьба-судьбинушка…
— Не ной, Страхилище. Выбраться — не велика хитрость. Я здешнюю темницу — как свои пять пальцев, сам строил. А вот дальше… На Русь нельзя — выдадут. К лесовикам нельзя — либо выдадут, либо сами прирежут.
— Не ной, Гладышонок. Унжамерен — не выдаёт. А со мной — и не зарежут.
— Поклянись!
— Землю ем!
Так, в яме Всеволжского поруба, сложился этот странный комплот «правильного» туземного вождя и бойца с вечно верченным авантюристом и кладоискателем. В ту же ночь они успешно бежали. Ещё бы не успешно! Точильщик и Ноготок лично обеспечивали им чистоту прохода по Стрелке.
Выбираясь по Волге к устью Унжи, Гладыш, стараясь поднять себе цену, пускал напарнику «пыль в глаза», рассказывал о «диамантах Воеводы». Кажется, именно эти байки и сохранили ему жизнь в тот момент, когда весть об избиении мною «унжамерен» дошла до их селений. Позже он много ходил по тамошним рекам, постепенно смещаясь на север и восток, посылая мне достаточно полезные и забавные описания тамошних мест и людей. Что позволяло более точно планировать свою деятельность в этом направлении. А Страхил осел в своём селении на Унже. Личное знакомство со мною подняло его авторитет, а гибель множества вождей в походе превратила в лидера среди Костромской мери. Что позволило со временем довольно мирно и эту этническую группу привести «под мою руку».
Самород ходить после ранения не может, Мадина… с ним, Илья — мозги кугурзе вправлять, приказчик от Николая — для присмотра за барахлом и пополнением запаса, подмастерье от Фрица — для съёмки местности, включая глубины Ветлуги и Волги в половодье, для выбора места под сигнальные вышки… Тут одну надо ставить вблизи устья, так чтобы и Волгу и устье Ветлуги покрывала, вторую выносить на север, на другой край этих гор, а третью по Волжскому берегу ставить в нашу сторону, на запад. Ну, и дальше там — до состыковки с моими «стрелочными».
Я уже говорил: победа — как эмиграция — способ сменить одни проблемы на другие.
Так что, когда обоз тронулся — я обрадовался чрезвычайно. Завалился в санки, Курт — под бок, и придавил. Не Курта — ухо своё. Минуток эдак… много.
Потом — заскучал. Ну сколько ж можно спать!
То расстояние, которое мы проскочили на лыжах меньше, чем за сутки, обоз идёт пять дней. Потому как лошадушки… по лыжне не ходят, дурости моих гридней не имеют. Ребята уже подговаривали меня снова… побегать.
И — подговорили.
Зимняя охота на медведя. Это… очень эмоциональное занятие. Как встали вокруг берлоги — мужики только на мате разговаривают. Другими словами… тяжело выразить.
Охотничий участок у медведя — от 100 до 400 км. кв. Летом за ним бегать… Летом медведя берут на приваду. На тушу коровы. Как он бурёнку «сложил» — всё, садись в засаду, вернее всего — придёт доедать.
Зимой самому к нему надо идти. У медведей бывают излюбленные места зимовок, куда они собираются год от года с целой округи. Очень многие звери стягиваются на зиму к берегам Волги: здесь и рельеф подходящий, и пропитание добыть легче.
Угро-финны их не бьют — тотем, общий предок. Убить медведя — святотатство. Я уже русскую частушку вспоминал:
«Уж медведь, ты мой батюшка».
Конечно, бывает, что и «батюшку» убивают. Тогда нужно делать кучу ритуалов, вымаливать прощение у «духа хозяина леса». Поедание медвежатины считается сродни людоедству. Русский православный «Устав церковный» — прямо запрещает.
Тот, кто видел освежёванную медведицу… несколько иначе смотрит и на человеческих женщин.
Короче:
— Могута, а где здесь ближайшая медвежья берлога?
— Эта… ну… тама… вроде…
Найти зимой медвежью берлогу — серьёзная задача даже для опытного охотника. Самцы вообще бывают неприхотливы — под корчажину зароется, бросит пару охапок старой травы и листьев и туда завалится. Иной мишка просто к дереву привалится спиной и ждет, когда его снегом занесет.
А вот медведицы ради медвежат стараются. Мы потом в одну такую берлогу залезли — как горница обустроена. Пол выстлан мелко нарванными сухими еловыми ветками, травой типа осоки. Медведица её нарежет, в комки скатает, заранее высушит — чтоб в берлоге не запрела.