Шрифт:
Ури родился перед самой Пасхой, и, разумеется, отец с матерью увидели в этом знак свыше. Какой? Ну, наверное, то, что он будет знатным и богатым человеком, – говорил отец семейства, Соломон. Он твердо был убежден в том, что предназначение мужчины – быть добытчиком в доме, обеспечивать семью всем необходимым, иметь много детей (лучше, мальчиков), и дать им в наследство свой ум и знания, которые помогут им строить свою дорогу к вершинам благополучия. Сам он стоял на ногах твердо и имел, как бы сейчас сказали, свой устойчивый бизнес. Он готовил благовония, чему в свое время научил его отец, а отца – дед и так далее. В те далекие времена Кесария Палестинская считалась чуть ли не мировым центром производства различного рода благовоний, которые пользовалась неимоверным спросом не только у местных модниц, но и
Мать Ури, Эдна, как и положено женщине из знатного семейства, была домохозяйкой. Стирала, варила, сушила, готовила и убирала. Если оставалось время, болтала с соседками-подружками. Обсуждали свежие и не очень новости, которых, если и нет, то обязательно нужно было выдумать. И как же без моды? В те далекие времена женщины, как, впрочем, и всегда, были прогрессивными и яркими. Склонность их к ярким краскам сквозила повсюду: и в одежде, и в боевой раскраске лица. В этом они точно не уступали современным модницам. Кем будет Ури? Я думаю, мельником.
– Это почему же? – почесал в недоумении рыжую бороду Соломон.
– А потому, что мельник сейчас самая востребованная профессия. Посмотри вокруг – сколько мельниц! А как живут семьи мельников? Вот то-то. Они никогда не останутся голодными.
– Терпеть не могу мельницы! От их грохота закладывает уши! Невозможно выглянуть на улицу – они гремят так, как будто бы на наш город надвигаются полчища римских воинов!
– Типун тебе на язык! Не смей так говорить! Мало ли кто услышит.
– Но мы же евреи! Почему мы должны подчиняться Цезарю? И вообще, я считаю, что каждый должен жить на своей земле. Римляне – на своей, мы, евреи – в Палестине, на своей родной, измученной и залитой слезами и кровью, земле.
– Все! Хватит о политике! Сел на своего любимого конька. Иди лучше принеси воды для нашего Ури, пора его купать.
В ту пору омовение считалось у израильтян традицией. Они умывались до еды и после, мыли ноги гостям и ежевечерне мылись сами. Мыло они изготавливали из растений и различных минералов. И уж в этом деле Соломон был дока! Его мыло пользовалось бешеной популярностью. От него исходил такой восхитительный аромат, что можно было позволить мыть себя и вместо обеда. Кстати, об обеде. В то время семья простолюдина не могла позволить себе подушки для восседания за обеденным столом. А уж о кроватях они даже и не помышляли! Эту роскошь могли позволить себе только состоятельные граждане Палестины. Семья Соломона и сидела на подушках, и спала на кроватях. Вы спросите, а как же спали простые люди? Да очень просто! Закутавшись в плащ. Он представлял собой универсальную вещь. Плащ мог служить и постелью, и скатертью, а еще и плащом. А, поскольку он был соткан из шерсти, то зачастую мог использоваться и как ковер, и как подстилка. Ценная, понимаешь ли, вещь. Недаром этот самый плащ мог быть использован также в качестве залога! Да, да! Но! Только в дневное время. На ночь этот самый залог должен быть возвращен хозяину. До утра. Такие были законы и обычаи.
Но мы забыли об Ури. Мальчик рос очень смышленым и подвижным. Весь день они с ребятами носились по пыльным улицам, играя в военных, сражаясь на деревянных мечах. Затем бежали к морю, купались, ловили рыбу и крабов, а вечером, загоревшие, как головешки и насквозь просоленные, возвращались в родной кров. Нет, конечно же, никто не забывал и про учебу. Учился Ури не то, чтобы очень хорошо, но родителей старался не огорчать. Да и к тому же, была у него давнишняя мечта. Он хотел стать военным! Согласно закону и традициям, военная служба являлась обязанностью каждого римского гражданина. В соответствии с указом Сервия Туллия, от нее были освобождены только принадлежащие к низшему имущественному разряду бедные слои населения, не имеющие средств на приобретение вооружения за собственный счет. Ну, семье Соломона это не грозило и Ури готовился.
Как же замирало его сердце, когда он видел на улицах Кесарии настоящих мужественных римских легионеров в ослепительных латах и сверкающих шлемах! На их правом боку в кожаных ножнах красовался короткий обоюдоострый меч gladius. Щит был покрыт жесткой коричневой кожей, обитой по краям металлом. В походном положении он вкладывался в чехол и носился за спиной. В центре его красовалась
И время настало. Ури стал взрослым и крепким парнем. Отец покряхтел и принялся снаряжать сына в римский регион. Купив для родного дитяти лучшее снаряжение под его же чутким руководством, мужчины прибыли домой, где Ури, сгорая от нетерпения, быстро надел на себя новенькую амуницию. Боже ж ты мой! Ну настоящий воин! Тебя и не узнать! Как вырос, как возмужал! Родители невольно залюбовались своим чадом. И тут же нотка грусти поселилась в их сердцах. А если он попадет на войну и его убьют? Мать горевала больше всего. Да брось ты понапрасну лить слезы! Никакой войны сейчас нет. Под Римом мы как за каменной стеной!
– Не скажи. Где Рим, а где мы? Вот взять, к примеру, нашего наместника, Понтия Пилата. Ведь чистый зверь. Мне кажется, у него не только лицо каменное, но и сердце. Вспомни только старых прокураторов Кесарии. Валерий Грат, Анний Руф! Они жалели своих подданных, и все делали для нашего блага. Ну, если не все, то, по крайней мере, жили мы при них вполне сносно, – поймала она возмущенный взгляд мужа. А сейчас? Пилат обложил нас налогами так, что невозможно вздохнуть, он только и думает, как угодить Тиберию, да отнять последние гроши у простых людей! Мы, простые смертные евреи вынуждены жить на своей собственной земле, как гости, как бедные родственники!
– Тише ты! Сама говоришь, нечего касаться политики – дольше проживешь. Зато мы под надежной защитой. И то, что нашего сына берут в легионеры – великая честь, хороший заработок и гордость для нашей семьи. – Эдна махнула рукой, давая понять, что с тобой, старым ослом, бесполезно спорить, и пошла хлопотать по хозяйству.
А между тем Ури был направлен на службу в сотню самого Лонгина! Это сегодня центурион Лонгин был просто выдающимся воином, а впоследствии он станет легендой на многие поколения! Но, все по порядку.
Молодой воин Лонгин ушел из дома, когда ему стукнуло семнадцать. В памяти сохранились картинки из детства, и, прежде всего, большой абрикосовый сад его отца, яркие огромные сочные плоды, которые он срывал и тут же ел, а сладкий и липкий сок струился по его подбородку, наполняя душу райским блаженством от восхитительного вкуса и аромата спелых плодов. Нет, нигде больше нет такого сада и таких замечательных абрикосов, как у его отца! Он в умилении прикрыл глаза и представил себе райский сад, деревья, усыпанные зрелыми плодами, яркое солнце, синее-пресинее небо и внутри что-то тепло заныло, затрепыхало, как маленькая птичка, попавшая в клетку. Господи! Нельзя так расслабляться. Он же воин, жестокий и безжалостный, от одного вида которого враги дрожат, как перед драконом! Лонгин открыл глаза, и вид его снова стал суровым и неприступным, а взгляд жестким и беспощадным. Он протер рукой глаза. Чертова катаракта! Ничем ее не одолеешь. А правый в последнее время стал совсем плохо видеть. Не приведи, Господи ослепнуть на старости лет! Скоро уже конец службы, вот тогда можно подумать и об отдыхе, и о лечении, и об отцовском саде в родном доме. А сейчас… Лонгин с трудом оперся на свое любимое копье, встал с земли. Да, пора бы почистить наконечник. Сколько же он повидал…крови. Побывал в десятках сражений, проткнул не одно сердце, заткнул не одну вражескую глотку и выпустил не один пуд кишок. Он внимательно продолжал смотреть на наконечник копья, вспоминая доблестные сражения, в которых по воле божьей и по приказу Цезаря пришлось участвовать. Наконечник поблек, местами его пожрала ржавчина, мелкие выбоины и царапины выдавали его боевое прошлое. А помнишь, как мы с тобой блестели в битвах? Я начищал тебя до блеска, и враги падали ниц, видя тебя на острие копья! Даа… надо бы как-то тебя опять почистить. Хотя, к чему? Сражений нет, а то, чем мы с тобой сейчас занимаемся, мне вовсе не по нутру. Он поморщился и его шрам, прорезавший всю правую щеку от подбородка до самого глаза, стал еще страшнее и глубже.