«Уродливое детище Версаля» из-за которого произошла Вторая мировая война
Шрифт:
Для советских времен, тем более того времени, даже рядовая публикация в таких изданиях, как «Правда» и «Известия», не говоря уж о напечатании документа на первой странице, — это все равно что изложение официальной позиции государства.
Не знаю, считал ли Сталин этот документ аутентичным (хотя его положения совпадали и с данными, полученными по дипломатическим и разведывательным каналам, и с тем, как реально вела себя Польша), но ясно, что его обнародование в центральных изданиях было не просто для пропагандистского сопровождения советско-французского договора. Это был еще и зондаж, провоцирование Варшавы (а, возможно, и Берлина) занять позицию, отреагировать — подтвердить или опровергнуть.
Но реакции не последовало. Никаких протестов от германского и польского посольств, никаких нот из МИД Польши и Германии.
Добавим, что иные данные позволяют сделать вывод, что было не одно, а несколько секретных приложений к польско-германскому пакту. В частности, руководитель германской военной контрразведки, соратник адмирала Канариса Р. Проце заявлял: «Наш фюрер заключил в 1934 г. договор дружбы с Польшей, который исключил Польшу из числа врагов Германии ценой отказа от достижения взаимопонимания с Россией. Он отдалил угрозу раздела Польши на неопределенное время и позволил Гитлеру продолжать играть свою роль истинного врага большевизма. Секретная статья договора 1934 г. запрещала любой из сторон вести разведывательную деятельность друг против друга и предполагала обмен информацией» (этой статьи мы не видим в вышецитировавшемся тексте секретного приложения. — С. Л). Собрав своих начальников подразделений и ознакомив их с распоряжением генерального штаба, Канарис устно его дополнил: «Само собой разумеется, мы продолжаем вести работу» [267] .
267
Морозов С. В. К вопросу о секретном приложении к польско-германской декларации от 26 января 1934 года. Юрист-международник, 2004, № 4.
Как ни удивительно, но в историографии, относящейся к тому периоду, вопрос секретного протокола (или даже двух) к польско-германскому пакту о ненападении практически не фигурирует. Зато с каким удовольствием мусолится «пакт Молотова — Риббентропа»! Впрочем, чему удивляться, ведь не муссируют же тему польских преступлений в отношении пленных советских красноармейцев или, скажем, расстрела миссии русского Красного Креста — зато как любят заламывать руки, закатывать глаза и биться в падучей насчет Катыни.
На страницах «2000» автору неоднократно приходилось дискутировать на тему «секретного протокола» к советско-германскому договору о ненападении, о пресловутой мифической «речи Сталина на политбюро 19 августа 1939-го», в которой он-де дал старт Второй мировой войне. Когда припираешь оппонентов, что называется, к стенке отсутствием у них каких-либо документальных доказательств либо же показываешь, что приводимые ими «документы» (нередко — откровенные фальшивки) не могут рассматриваться в качестве надежных источников, неизменно звучит следующий «железный» аргумент: так ведь все так и происходило (или почти так), как изложено в «речи Сталина от 19 августа» и «секретном протоколе».
Я, конечно, в таких случаях парирую, что задним числом можно любые события выстроить в ряд и придать им вид «звеньев одной цепи», т. е. целенаправленно реализуемого плана, и все это облечь в форму какого-то тайного заговора/сговора («секретного протокола»).
Но раз уж такой — косвенный — аргумент звучит со стороны обличителей Сталина и Молотова, вообще антисоветчиков и русофобов всех мастей, то почему бы и по отношению к Польше не применить тот же подход. И у нас вполне получится стройная и ясная картина того, почему Польша дистанцировалась от Франции, почему отказывалась от участия в «восточном пакте», почему разрушала систему французских военных союзов, почему (забегая несколько вперед) поддерживала Гитлера во время ремилитаризации Рейнской зоны, аншлюса Австрии, раздела Чехословакии (в котором и сама поучаствовала).
Так что если имевший место событийный ряд после подписания советско-германского договора о ненападении 23 августа 1939-го признается иными как убедительное доказательство наличия секретного протокола, то они должны признать и то, что цепь событий, произошедших после подписания Польшей и Германией пакта о ненападении 26 января 1934-го, тоже свидетельствует в пользу секретного протокола, но уже польско-германского.
Хотя… В русле своей приверженности оперировать документами я все же не берусь однозначно утверждать, что секретный протокол к польско-германскому пакту был. Но в том, что существовали закулисные договоренности между Варшавой и Берлином, между Гитлером и Пилсудским — в этом не сомневаюсь ни на йоту. Иной вопрос — в каком виде.
Например, Вячеслав Михайлович Молотов до конца жизни категорически опровергал факт подписания секретного протокола к советско-германскому договору о ненападении. И в то же время подтверждал наличие советско-германских договоренностей о разграничении сфер интересов.
Поэт Феликс Чуев, долгие годы общавшийся непосредственно с Молотовым, издавший записи своих бесед с ним, неоднократно ставил перед экс-наркомом иностранных дел вопрос о «секретном протоколе». Но каждый раз получал отрицательный ответ. Вот характерный диалог: «Чуев: „На Западе упорно пишут о том, что в 1939 году вместе с договором было подписано секретное соглашение…“ Молотов: „Никакого“. Чуев: „Не было?“ Молотов: „Не было. Нет, абсурдно“. Чуев: „Сейчас уже, наверно, можно об этом говорить“. Молотов: „Конечно, тут нет никаких секретов. По-моему, нарочно распускают слухи, чтобы как-нибудь, так сказать, подмочить… ничего похожего на такое соглашение не могло быть. Я-то стоял к этому очень близко, фактически занимался этим делом, могу твердо сказать, что это, безусловно, выдумка“ [268] .
268
Чуев Ф. Молотов. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000, с. 25–26.
Одно дело, если бы Молотов, отрицая подписание „секретного протокола“, отвергал и факт каких бы то ни было договоренностей между СССР и Германией относительно сфер влияния. Так ведь нет! Молотов не просто подтверждал факт договоренностей с Германией о разграничении сфер интересов, он прямо указывал, что, используя особенности международной обстановки того времени, СССР пытался укрепить свои стратегические позиции и расширить территорию.
Молотов: „Вопрос о Прибалтике, Западной Украине, Западной Белоруссии и Бессарабии мы решили с Риббентропом в 1939 году. Немцы неохотно шли на то, что мы присоединим к себе Латвию, Литву, Эстонию и Бессарабию“ [269] .
269
Там же, с. 19.
Молотов: — А Бессарабию мы никогда не признавали за Румынией. Помните, она была у нас заштрихована на карте? Так вот, когда она нам понадобилась, вызываю я этого Гэфенку, даю срок, чтоб они вывели свои войска, а мы введем свои.
— Вы вызвали Гэфенку, румынского посла?
— Да, да.
„Давайте договариваться. Мы Бессарабию никогда не признавали за вами, ну а теперь лучше договариваться, решать такие вопросы“. Он сразу: „Я должен запросить правительство“. Конечно, раскис весь. „Запросите и приходите с ответом“. Пришел потом.
— А с немцами вы обговаривали, что они не будут вам мешать с Бессарабией?
— Когда Риббентроп приезжал, тогда договорились. Попутно мы говорили непосредственно с Румынией, там контактировали… В 1939 году, когда приезжал Риббентроп… Предъявляю требование: границу провести так, чтобы Черновицы к нам отошли. Немцы мне говорят: „Так никогда же Черновиц у вас не было, они всегда были у Австрии, как же вы можете требовать?“ — „Украинцы требуют! Там украинцы живут, они нам дали указание!“ — „Это ж никогда не было у России, это всегда была часть Австрии, а потом Румынии!“ — посол Шуленбург говорит. „Да, но украинцев надо же воссоединить!“ — „Там украинцев-то… Вообще не будем решать этот вопрос!“ — „Надо решать. А украинцы теперь — и Закарпатская Украина, и на востоке тоже украинская часть, вся принадлежащая Украине, а тут, что же, останется кусок? Так нельзя. Как же так?“… Никогда не принадлежавшие России Черновицы к нам перешли и теперь остаются» [270] .
270
Там же, с. 22.