Уроки агенту розыска
Шрифт:
Опять сходка ахнула от такой дерзости. Егор Иванович звонко треснул сына по загривку и, обращаясь к начальству из уезда, извиняющим голосом попросил прощения за сына.
— Малахольный он у меня какой-то, так что не обращайте, товарищи власти, на него внимания. А уже дома я с ним покруче еще поговорю, выбью дурь из головы…
И еще раз шлепнул сына по затылку. Уж кого бы Костя отвез в город в розыскное бюро, так это Митьку. Ишь разоделся: в картузе с лакированным козырьком, в атласной голубой рубашке, подпоясанной тонким ремешком с металлическими насечками. Присмирел, будто и нет его здесь в избе.
С руганью забуравился из сеней в избу Епифан Сажин, еще один из сельских богатеев, торговец цикорием — старик уже, высокий и костлявый, с красивым лицом. Был Епифан крепко пьян, видно падал, пока шел на сходку, насобирал на длиннополый темный пиджак птичьего пуху, свежего куриного помета. Шмыгнув мокрым носом, погрозил кулаком и закричал тонким звонким голосом:
— А Деникин на Москву уже наступает. Скоро и сюда придет. Тогда вам, господа революционеры, придется туго. Защучат вас под жабры. Придется тогда наше барахло да хлеб из своей мошны трусить…
Тут уж и начальник милиции не выдержал, нагнулся к Дубинину. И по рядам шорохом листьев его слова:
— Взять и препроводить завтра в уезд… взять и препроводить за распространение слухов…
Епифана вытянули в толпу, оттуда на крыльцо.
Стоявшая впереди соседка Пахомовых на посаде, проговорила, обращаясь почему-то к Косте:
— Похлебает теперь Епифан водицы. А то и вовсе домой не вернется. Теперь больно много с богатеями не разбираются, слышала я.
Кто-то из толпы:
— А Озимов рядом, вот и смелые. Защитников из лесу ждут со дня на день. Можно агитировать…
Навел порядок на сходке староста Игнат Ильич Кривов. Поднялся он со скамьи, постукал в стену костяшками пальцев. Розовый с проплешинами в седых лохмах волос, с бородищей, из которой лишь мясистый нос, да оскал черных обломков зубов:
— Вот так-то лучше. Пусть говорят власти. А ваше дело слушать, да помалкивать, да выполнять советы…
Тишина в избе, ровный спокойный голос военкома успокоили Костю. Ну, сходка и сходка. Разве раньше не ругались мужики. Из-за покосов хотя бы. Чуть до драки не доходило дело. Да все миром кончалось. И здесь все утрясется. Пошумят мужики, да согласятся. Помогать надо же Красной Армии. А вот Мария могла обидеться или возьмет да и уедет куда-нибудь сегодня, а ему завтра утром уже надлежит быть на службе, в цейхгауз больницы собирались с Семеном Карповичем.
— Я отлучусь, — сказал матери и стал пробираться к выходу. Возле дверей как кто дернул за руку, оглянулся. Осуждающе строго смотрел на него Петр Петрович.
«А куда же это ты, Костя? — говорили его глаза. Тут же нашел чем оправдаться: «Сам-то в семнадцать лет не ахти рассиживал на сходках». А увидел в огороде Марию и вовсе позабыл про старика. Полола Мария овощи. Была одета в красный сарафан, на голове белый платочек, перехваченный узелочком на подбородке. Разминала босыми ногами сухую землю. Еще издали, заслышав шаги, распрямила спину, раскинула руки с пучками сорной травы. Не улыбнулась даже, так с пучком травы и подошла к изгороди. Глаза в землю смотрят, губы надуты капризно. Засмеялся Костя, сунул в карман сарафана кулечек с ландрином.
— Гостинец тебе, Мария, из города.
Мария улыбнулась наконец-то и пучки травы полетели по сторонам врассыпную. Пробасила с упреком:
— Попер зачем-то на сходку… Эко…
Мигнул ей ласково:
— Пойдем-ка, погуляем за овинники…
И ни слова больше упреков. Вымыла руки в бочке, вытерла их о подол сарафана, словно подразнив Костю своими пухлыми коленками и скользнула за изгородь. Шла она впереди, размахивая руками по-солдатски, он сзади. Обнять себя не позволила.
— Но-но, — погрозила пальцем, — хоть ты и агент, да все равно не купленная.
Что на сходке он был знала, и что агент — тоже. Догнал, за руку схватил. Рванулась было Мария, да сил не стало больше — опустилась на бревно возле овина.
Прижалась горячим плечом, зазывно глянула в глаза и отшатнулась, спросила, не то с обидой, не то с удивлением:
— Чо эт ты, Костяня, ровно больной или спать захотел?
Все так же, как сквозь стекло, глядя на Марию, сказал:
— А хочешь я тебе юбку в клетку куплю и блузку тоже клетчатую. Станешь тогда как горожанка…
Визгливым смехом отозвалась Мария, а он подумал с досадой: «Зря пришел к ней ты, Костя, раз в голове другая»…
15
Среди ночи разбудила мать. Услышал ее торопливый голос:
— Чужие в селе, Костя. Может спрятаться тебе?
На улице пронесся кто-то на лошади, еще простучали копыта, и еще. И все затихло снова — только издалека доносился, замирая, скрип колесных осей, точно стрекот сверчка за печью.
— Ничего, — ответил матери, — мало ли там кто, спи…
Вроде бы успокоил мать, легла в кровать. А лишь забылся на минуту, как в дверь забарабанили.
В нижней рубахе, натянув штаны, выскочил в сени. Ожгло холодом, набегающим сквозь щели. Подумал было: «Уж не Мария ли пришла? С крыльца закричал кто-то, не сразу понял, что это голос Митьки Побегалова:
— Эй, хозяева, хлев горит, что спите…
Судорожно откинул щеколду, выскочил на крыльцо, кинулся мимо стоявших на ступенях парней к хлеву, выискивая глазами со страхом красные языки пламени. И тут крепкие руки сжали локти, вывернули их с хрустом, так что вскрикнул от боли. Его потащили с крыльца. Только теперь, кроме Митьки Побегалова разглядел двух братьев Клячевых из соседней деревни Латухино. Оба в длинных пиджаках, хромовых сапогах, черных кепках, на них крест на крест два листа. У обоих за спинами винтовки. Старший из них, Максим, с папиросой в зубах, остановился и с размаху ударил Костю по уху:
— Морда сыщицкая…
— Погодь, — произнес тихо его брат, поменьше ростом и в плечах потоньше. — Озимов разберется. Заслуживает если, то и схлопочет…
Митька почему-то засмеялся. Шел он сбоку, помахивая револьвером. Посматривал на Костю, но молчал. Возле пруда их догнала мать, простоволосая, босая, кричавшая в голос:
— Куда же вы его повели, господи, люди добрые. Митя, ведь соседи же.
— Митя, люди добрые, — передразнил ее старший Клячев и оттолкнул рукой. — Не мешайся, матка. Сейчас наш командир разберется что к чему, подожди малость.