Уроки истории
Шрифт:
И начались казни католиков. Наш Габра Микаэль моментально публично признал себя католиком (ну навроде того, как многие русские в августе 2008 года носили значки с надписью «Я грузин» или немногие совестливые русские интеллигенты в годы еврейских погромов брали себе фамилию Рабинович). Габру схватили и начали пытать. Его жестоко избивали, морили голодом требуя проклясть ненавистных католиков.
И тут наш раб Михаила отказался совершить то, что за деньги согласился сделать древний моавитский пророк Валаам. Габра отказался проклинать иноверцев. Под пытками, мучимый голодом и страхом лютой казни он не сделал того, что с огромным удовольствием сегодня делают совершенно бесплатно сотни маленьких интернет–писателишек. Не стал проклинать инакомыслящих.
Старика бы
Однако, за эти месяцы солдаты из охраны прониклись к старцу таким уважением (умирая от голода, Габра раздавал свой хлеб товарищам по несчастью), что не выбросили его труп на помойку, а похоронили с честью.
Габра стал католическим святым, хотя оставался верен мнению, что Истинная Церковь гораздо шире человеком очерченных границ.
Вот пишу я эти строки и думаю: всего то и надо было старику — сказать, что все католики — еретики и пойдут в ад. Был бы свободен. И вместо пяти месяцев прожил бы еще лет пять–десять.
Проклятия древнего Валаама остановил Господь. Но с тех пор, кажется, решил завязать с этим делом. Нет сегодня ослиц, останавливающих безумие анафематствующих направо и налево, за деньги и за идею.
Зато есть Габры, которые готовы умереть за уверенность, что право решать вечную судьбу человека принадлежит Господу. И пока кто то еще умирает за Божьи права, Церковь небезнадежна.
Тот, кто умеет объяснять. Дидак Кадисский
Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа.
Где то слышал я такую байку:
Некий миссионер, выступая с проповедью в техническом вузе, вынужден был отвечать на вопрос о том, как у человека впервые появляется мысль о преступлении. Пытаясь говорить с аудиторией на ее языке, он сформулировал такую фразу: «Мысль о преступлении человеку телепатически транслирует трансцендентально–ноуменальное тоталитарно–персонализированное космическое зло». Тут из под кафедры высовывается голова изумленного беса: «Как как ты меня назвал?»
Богословы привыкли все усложнять. Хлебом нас не корми, дай только придумать термины позаковыристей, да концепции понепонятней.
Может быть, именно поэтому упоминание о богословии так часто провоцирует у современного слушателя рефлекторное позевывание и быстрый взгляд на часы.
Страшно далеки мы, теологи, от народа.
К счастью, не все…
В 1743 году в испанском городе Кадисе родился мальчик с кратким и запоминающимся именем Хосе Франсиско Лопес–Гарсия Перес у Кааманьо.
С детства готовил он себя к карьере лузера, ибо никак не давалась ему учеба. В школе его дразнили тупицей Кадисом. По причине низкого уровня IQ, юношу не приняли в орден францисканцев. Только потом с большим трудом взяли двоечника к себе капуцины. Ну у них особенностью устава в те годы была длинная борода, поэтому любой даже самый тупой монах выглядел почтенным ученым мужем.
Тупица Кадис вырос и начал проповедовать на улицах Андалузии. И тут случилось странное: народ валом повалил к вчерашнему двоечнику.
Оказалось, что мальчик вовсе не туп, а просто с детства ненавидел наукообразную канцелярщину. В этом смысле он стал предтечей Корнея нашего Чуковского, написавшего некогда:
Сплошь и рядом встречаются люди, считающие канцелярскую лексику коренной принадлежностью… подлинно научного стиля.
Ученый, пишущий ясным, простым языком, кажется им плоховатым ученым. И писатель, гнушающийся официозными трафаретами речи, представляется им плоховатым писателем.
“Прошли сильные дожди”, – написал молодой литератор В. Зарецкий, готовя радиопередачу в одном из крупных колхозов под Курском. Заведующий клубом поморщился: – Так не годится. Надо бы литературнее. Напишите ка лучше вот этак: “Выпали обильные осадки”
Литературность виделась этому человеку не в языке Льва Толстого и Чехова, а в штампованном жаргоне казенных бумаг. Здесь же, по убеждению подобных людей, главный, неотъемлемый признак учености.
Некий агроном, автор ученой статьи, позволил себе ввести в ее текст такие простые слова, как мокрая земля и глубокий снег.
— Вы нe уважаете читателя! – накинулся на него возмущенный редактор. – В научной статье вы обязаны писать – глубокий снежный покров и избыточно увлажненная почва.
Статья или книга может быть в научном отношении ничтожна, но если общепринятые, простые слова заменены в ней вот этакими бюрократически закругленными формулами, ей охотно отдадут предпочтение перед теми статьями и книгами, где снег называется снегом, дождь – дождем, а мокрая почва – мокрой.
“Изобрети, к примеру, сегодня наши специалисты кирпич в том виде, в каком он известен сотни лет, они назвали бы его не кирпичом, а непременно чем то вроде легкоплавкого, песчано–глинистого обжигоблока или как то в этом роде”, – пишет в редакцию “Известий” читатель Вас. Малаков.
И “научность” и “литературность” мерещится многим именно в этом омертвелом жаргоне. Многие псевдоученые вменяют себе даже в заслугу такой тяжелый, претенциозно–напыщенный слог. Это явление не новое. Еще Достоевский писал:
“Кто то уверял нас, что если теперь иному критику захочется пить, то он не скажет прямо и просто: “принеси воды”, а скажет, наверное, что нибудь в таком роде:
— Привнеси то существенное начало овлажнения, которое послужит к размягчению более твердых элементов, осложнившихся в моем желудке”
Так вот наш дорогой юноша стал проповедником и заслужил прозвище Дидак Кадисский. Дидак — значит учитель.
Оказалось, что самые сложные вещи можно рассказывать простым народным языком. Вскоре Дидак полюбил излагать народу суть самого сложного догмата Христианства — Троицы. Тогда к нему прочно приклеилось прозвание «Апостол Святой Троицы».
Когда эту доктрину объяснял Дидак, даже малые дети понимали все! Один ребенок даже как то воскликнул: «Мама! Я вижу голубя. Он сел на плечо отцу Дидаку и подсказывает ему на ухо, что говорить. Я тоже могу так проповедовать, если голубь будет мне подсказывать!»
Вряд ли, конечно, Дидак получал непосредственные словесные откровения от Духа, но живучесть этого народного предания свидетельствует о том, что говорил он и впрямь очень доступным языком.
Дидак никогда не заботился о своей репутации оратора, он лишь желал, чтобы люди вокруг все поняли правильно.
Он сделал то, чего не могут сделать многие высокоученые теологи: он донес истину до разума и сердца простого человека. Говоря «научно», он стал популяризатором!
Боже мой! Как не хватает их сегодня. Возьмешься за книгу, бывало, и либо прослезишься от вопиющей безграмотности автора (или переводчика), либо подивишься высоколобой учености писателя–теолога, крякнешь, почешешься и, одолев только пару страниц, отложишь книгу до лучших времен… пока не поумнеешь…
Где же вы, популяризаторы высокого богословия? Где вы, люди умеющие провести канатную дорогу к вершинам теологической мысли?
Может, выгоняют вас из семинарий, называя тупицами? Может, не печатают? Так возложите руку на плуг, то есть пальцы на клавиатуру, заведите блог и объясняйте сложные вещи простым языком…
Глядишь и спасёте кого-нибудь!
Да и признание не замедлит… К концу своей жизни вчерашний тупица Кадис стал почетный доктором богословия в добром десятке университетов, войдя в просвещённый 19 век в мантии профессора.