Уроки итальянского
Шрифт:
На обратном пути Синьора купила чай в пакетиках, бисквиты и, чтобы побаловать себя, упаковку хорошего мыла. Она зашла в несколько ресторанов, выясняя, не найдется ли для нее какой-нибудь работы на кухне, но везде получала вежливый отказ. Она заглядывала и в универмаги, интересуясь, не нужен ли им работник расставлять товары по полкам, но каждый раз наталкивалась на удивленные взгляды. Ее спрашивали, почему она не попытается найти работу через Центр занятости, и Синьора смотрела на этих людей, широко раскрыв глаза, а они, конечно, считали ее слегка тронутой.
И все же она не
Постройка из красного кирпича была одноэтажной, и каждая квартира имела отдельный вход с улицы — со ступеньками и даже пандусом. Видимо, это жилье было рассчитано именно на пожилых людей, чтобы, продав фамильный дом, они могли спокойно доживать здесь свои дни. «Ландшафт», как тут было принято говорить, оживляли клумбы с маленькими кустиками.
Синьора села на скамейку, укрывшись за стволом большого дерева, положила бумажный пакет со своими сокровищами на колени и стала смотреть на дверь с номером 23. Она сидела так очень долго. За свою жизнь в Аннунциате Синьора настолько привыкла к неподвижному сидению у окна, что не замечала, как бежит время. Да, время давно потеряло для нее какое-либо значение, поэтому она даже не носила часы. Она будет сидеть так до тех пор, пока не увидит мать — не сегодня, так завтра или послезавтра, и только после этого поймет, что ей делать дальше. Синьора не могла принять решение, пока не увидит лицо матери. Возможно, в ее душе возобладает жалость, или любовь, которую она питала к матери в прежние дни, или желание простить все обиды. А может быть, мать окажется для нее совершенно чужим человеком или — хуже того — тем, кто жестоко отверг былую любовь и привязанность.
В тот вечер из двери двадцать третьей квартиры так никто и не вышел. В десять вечера Синьора оставила свой пост, села в автобус и поехала к Салливанам. Тихонько войдя в дом, она сразу же отправилась наверх, заглянув перед этим в комнату, где мерцал телевизор, и пожелав семье хозяев спокойной ночи. Мальчик Джерри тоже сидел перед телевизором, уткнувшись носом в экран, по которому, паля из револьверов, скакали ковбои. Похоже, парень был готов смотреть вестерны с утра до ночи. Неудивительно, что он не проявляет рвения к учебе.
Хозяева поставили в ее комнате электроплитку и электрический чайник. Синьора согрела себе чаю и стала смотреть на горы. Хотя она покинула Сицилию всего тридцать шесть часов назад, ее воспоминания об Аннунциате и «Виста дель Монте» уже подернулись легкой дымкой. И такие же туманные, медлительные мысли шевелились в мозгу Синьоры. Пожалеет ли когда-нибудь Габриэлла о том, что отослала ее прочь? Будут ли скучать о ней Паоло и Джанна?
А синьора Леоне — будет ли она думать о том, как поживает за морем ее рыжеволосая подружка-ирландка?
Затем Синьора умылась новым мылом, которое чудесно пахло сандалом, и уснула. Она не слышала доносившиеся с первого этажа звуки перестрелок и топот конских копыт. Она спала крепко и долго.
Утром, когда она встала, в доме уже никого не было. Пегги ушла в свой универмаг, Джимми отправился крутить баранку, а Джерри потопал в школу. Синьора снова поехала по вчерашнему адресу. Вчера вечером ей не удалось увидеть мать, так, может, получится сегодня утром? А потом можно продолжить поиски работы.
Она снова устроилась на знакомой уже скамейке, но теперь ей не пришлось долго ждать. К номеру 23 подъехало маленькое авто, и из него вылезла грузная матрона с туго затянутыми в пучок рыжими волосами. Глубоко выдохнув, Синьора узнала в ней свою младшую сестру Риту. Она выглядела такой солидной и пожилой, а ведь ей, должно быть, всего сорок шесть! Когда Синьора уехала, Рите было двадцать лет, и, разумеется, за все эти годы она не удосужилась прислать сестре свою фотокарточку — так же, как и написать хотя бы одно теплое, дружеское письмо. Синьора не должна об этом забывать. Сестры начали ей писать, лишь когда перед ними встала дилемма: либо пожертвовать комфортом привычной жизни, либо все же вступить в переписку с сумасшедшей, опозорившей себя тем, что поехала на Сицилию вслед за женатым мужчиной.
Лицо у Риты было напряженное и злое. Она напомнила Синьоре мать Габриэллы — маленькую сердитую женщину, колючие глазки которой, казалось, видели кругом одни только недостатки. Все в Аннунциате шептались, что у нее расстроены нервы.
Неужели это ее сестра? Эта тетка с жирными плечами и ногами, обутыми в слишком тесные туфли, которая делает дюжину маленьких шажков, когда хватило бы четырех? Синьора, затаив дыхание, смотрела на Риту из-за дерева. Дверца машины осталась открытой. Значит, она приехала, чтобы забрать маму. От волнения Синьора зябко обхватила себя руками. Если Рита выглядит такой старой, на что же похожа мать?
Она вспомнила стариков Аннунциаты. Маленькие, сгорбленные, они сидели в сквере, опершись на свои палочки, и смотрели на прохожих. Когда мимо проходила Синьора, они всегда улыбались ей и изредка прикасались к ее платью, чтобы поближе рассмотреть вышивку. «Bella bellissima» [18] — говорили они.
Мать Синьоры ничем их не напоминала. Хорошо сохранившаяся женщина семидесяти семи лет, в коричневом платье, поверх которого был такого же цвета кардиган. Волосы ее, как всегда, были стянуты узлом, вышедшим из моды еще до Второй мировой войны. На это, кстати, обращал внимание даже Марио. «Твоя мама выглядела бы красивее, если бы не стягивала волосы так сильно», — говорил он.
18
Замечательно, превосходно (итал.).
Подумать только, в то время мать была не намного старше, чем Синьора сейчас! Такая твердая, такая несгибаемая, она поддерживала религиозные принципы мужа, в которые сама не слишком-то верила. Если бы только мама с такой же твердостью встала на сторону Синьоры, все могло бы сложиться иначе! Тогда связь между ними не оборвалась бы на четверть века, и, конечно, Синьора приехала бы, чтобы ухаживать за своими престарелыми родителями — пусть даже в деревню, на их маленькую ферму, жизнь на которой всем им так опостылела. Но теперь?..