Уроки правильной ориентации
Шрифт:
Собрание заканчивается через пол часа непрерывной болтовни, где нам расписывают про призы, про наряды и про фотосессии, кучу информации, которую я старательно записываю, даже не включая голову.
А когда выхожу в коридор, уже поджимает время и пора бежать к Сергею Анатольевичу.
В студии тишина, ни преподавателя, ни вездесущего Нестерова, который, кажется тут живёт.
Падаю на продавленный пыльный диван и откидываю голову.
Устала.
Чертовски устала, хочу в душ и нормальной еды. Спокойствия и подумать.
У
Наверное, со стороны смотрюсь, как идиотка, но улыбаюсь.
Вампир…
Улыбка стирается, во рту привкус горечи.
Есть ведь ещё недоступный Саша Аполлонов!
Великий должен достаться мне, даже если только на одно настоящее свидание.
Этой мыслью привожу себя в чувство и достаю тетрадку, которая всегда болтается в сумке. Сергей Анатольевич непременно спросит: “А что у тебя, деточка, по стишкам? Опять чужие будем читать?”.
Он ждёт, что поэтесса внутри меня развернётся во всю мощь и покажет всем, как она хороша уже на следующей “СтудОсени”, а я всё никак не закончу, ни единой строчки.
— Молчи. Ведь стены слышат тоже,
Грань так тонка, и мне не кажется,
Что твоя кожа, к моей коже Взрывается.
Какие сопли.
Морщусь и чиркаю всё, только что написанное.
Переключаюсь на мысли о танцклассе, где мне быть в пять. И о Пашке, с которым бы напроситься в пару. И о Вампире, с которым мы тоже почти танцевали.
— Нажми на выключатель света,
Нам же нельзя. Не тут, не вместе.
И подкури мне сигарету.
И стой на месте.
Мерзкие стишки, а я бесталанная поэтесса!
— Кх-кх, — Сергей Анатольевич нарушает тишину и кашляет, привлекая внимание. — Что за бредятину я только что услышал? Кто это писалА? ЧетырнадцатилеткА? — он делает ударения на окончаниях, давая понять, что прекрасно знает, о ком речь.
— Да, Сергей Анатольевич, четырнадцатилетка…
Лети за белым кроликом в Нарнию, Дороти!
— И что делать будем, разумница? — Сергей Анатольевич садится напротив и сверлит умными, но сейчас такими чересчур въедливыми глазами.
Он тучный, большой и суровый, а читает стихи — как боженька. Иногда мы с ребятами просто просим его почитать, и из этого мастера вырываются не слова, а чисто мёд.
— Ч-что?.. Ахмадулину читать! По улице моей, который год… звучат шаги, мои друзья уходят…
— Стоять! — обрывает от меня на полуслове, чешет затылок. Артистично всё так, медленно, как на сцене играет. — Ты смотри… Прекрасно же знаешь, что номинация в чтении чужих стишков — мне не нужна. У тебя их уже две! Это топтание на месте! Ронька твоя уже во всех номинациях в танцульках взяла, и в этом году на соло идёт. Весь преподавательский про неё трындит.
— Между прочим, текст Нике я писала, — бурчу обиженно и туплю взгляд.
Да-да-да…
Не могу не согласиться.
Девчонки поднимают планку и к четвёртому курсу им уже будет море по колено. А я что? С первого по второй курс строчки так и отлетали из-под шарика авторучки, а потом. будто законсервировалась.
Отпустили старые проблемы, исчезли детские вопросы про взросление. Меня перестало волновать модное одиночество. Да, я писала в девятнадцать полную чепуху, наивную и глупую, а в двадцать вообще ничего не пишу. Ни хорошего, ни плохого! Ни-че-го.
Потому что меня ничего не волнует. Не влюбляюсь, ни расстаюсь. Боль моя — мои подруги, не больше.
Даже с мамой нет проблем, ну что с неё взять?
Мужчина у неё есть. Хороший, приличный, я его в глаза, правда, не видела, но не беда.
Папа? Был… когда-то. Но так давно, что и не помню. Говорят — пилот. Но я никогда не ощущала его нехватки.
Секс. не волнует, ибо его нет.
Врагов нет. Войны нет.
Не интересуюсь феминизмом, провокационными блогами, политикой, модными течениями. Я в танке!
— Текст писала, вот стихом его и сделай.
— Не идёт. там не то.
— Тогда пиши! Пока не напишешь — не уйдёшь! Всё, баста! Мне такие слабачки не нужны! Вот Нестеров будет про свои глупости писать, поделом. Буду его выставлять во все конкурсы, а ты лесом пойдёшь, зараза! — Сергей Анатольевич обиженно поджимает губы и отворачивается, а я тяжко вздыхаю.
— А Ахмадулина?
— Не будет тебе никакой Ахмадулиной! Своё и точка! — отрезает грозно препод.
— Ну Сергей Анатольевич. — знаю, не красиво, но канючу.
— Если через два недели, — начинает он и делает театральную паузу. — Не будет годного стиха. будет Ахмадулина, но на “СтудОсень” я тебя больше не везу. Баста! Баста! Баста! — И он уходит, оставив меня наедине с чистым листом, на который смотрю, как на врага.
О ком писать?
Ок, о Вампире.
Попробуем о нём…
— Ты в темноте, не дотянуться. И шёпот сразу, и под кожу. я знаю, он пробраться сможет. По жилам в самое. хре-е-ень!
Сижу ещё.
— Ты в темноте, ты в немоте, и шёпот сразу, и под кожу… я знаю, он пробраться сможет, тра-та-та-та не те. Твою ж мать!
Сижу ещё.
— Кладовочный… нет. Твой шёпот сразу и под кожу, я знаю он пробраться сможет. Я знаю, он прижиться сможет, и я бла-бла не смогу.
Господи, какая чушь!
— Твой шёпот сразу и под кожу.
Я знаю, он пробраться сможет.
Я знаю, он прижиться сможет.
Я знаю, что я просто не уйду.
Так, допустим. а дальше?
— Твой запах сразу и по венам. Я знаю он.
Он что? Он Веном? Он каким-то хреном? Он с сеном? Он рисует мелом? Телом. беспределом…