Урожденный дворянин
Шрифт:
Олег ждал, когда она закончит мысль. Потирал переносицу, на которой слабо желтел уже рассасывающийся кровоподтек.
– Пойми меня правильно, Олег, – сказала директор, усаживаясь снова за стол. – То, что произошло, – безусловно, чудовищно. Двое взрослых ублюдков… и маленькая девочка… – она передернула плечами. – Ты ведь понимаешь, что они могли с ней сделать? И – слава Богу – не сделали… Так что, можно сказать, Насте повезло. Ну… условно говоря. Досталось ей, конечно, ого-го как… Так вот теперь самое главное: чтобы Настя поскорее забыла о пережитом, обо всем этом ужасе. Поскорее оставила это в прошлом и жила дальше – нормальной полной жизнью. А ты не даешь ей сделать этого! – закончила Мария Семеновна довольно резко. – Ты толкаешь ее и толкаешь в эту… помойку! Толкаешь своими беспрестанными напоминаниями! Требованиями раздуть эту безобразную историю!
Резкость директора не смутила
– Не раздуть историю, – сказал он. – Закончить ее. Будьте любезны, Мария Семеновна, предоставить мне и Насте увольнительные для визита в полицейское отделение. Вы ведь сами разделяете справедливость моих слов. Вы просто боитесь, – добавил он. – Разве не так?
– О, боже… – вздохнула директор и снова встала из-за стола, подавив очередной приступ раздражения. Прошлась по кабинету, остановилась у зеркальной створки шкафа, сложив руки на животе. В отражении она видела Олега Га й Трегрея, нового воспитанника детского дома номер четыре города Саратова. Он сидел прямо, руки положив ладонями вниз на стол перед собой. «Как сфинкс», – невольно подумала директор детдома. На лице парня читалось ожидание – не волнительное, когда человек терзается мыслями о том, что же ему ответят, и заранее подбирает новые доводы для возражений. Это было ожидание спокойное. Парень сказал все, что считал нужным. И был уверен, что рано или поздно добьется своего.
«Вы просто боитесь…» – проговорил он. Разумеется, она боялась. Не за себя. За своих воспитанников. За тех, кто радостно приветствовал ее: «Здравствуй, мама!» И за тех, кто называл ее мамой только в мыслях. И всегда смотрела на любую проблему с позиции: как бы не стало хуже – им. Кому, как не ей, знать о том, что в схватке власть имущего с бессильным никогда не побеждает последний. Будь тысячу раз прав бессильный и тысячу раз неправ власть имущий. Все, на что может рассчитывать бессильный – отстоять великими боями малый осколочек своей правды. И то, если ему позволят.
И, разумеется, она прекрасно понимала, что Олег – прав.
Ух, как она ненавидела всех тех, кто покушался на здоровье, честь и благосостояние ее питомцев, нынешних и бывших. Ненавидела всех тех, кто принципом существования положил для себя выискивать среди окружающих слабых, робких и малознающих – с тем, чтобы вгрызться в их жизни и вырвать себе кусок пожирнее. Сколько раз она – в достопамятные девяностые – скрепя сердце подписывала мутные ведомости и накладные представителям откровенно подозрительных благотворительных организаций (черкните подпись, Мария Семеновна, вашим деткам разве двести килограммов макаронных изделий не требуется?). И она «черкала», хотя в бумагах фигурировали никакие не макаронные изделия, а строительные материалы или транспортные средства – куда деваться, если деткам действительно тогда требовались макароны. Сколько она воевала (и по сей день воюет) с чиновниками, тасующими ордера на квартиры, полагающиеся выпускникам детдома, – тасующими так ловко, что добротные жилплощади исчезали невесть куда, а ребятам доставались комнаты в бараках, предназначенных к сносу. Сколько бегала по милицейским-полицейским начальникам, пытаясь хоть чем-то помочь тем из своих подопечных, выпущенных в жизнь, у кого и эти несчастные барачные комнаты отнимали… да вот так точно и не скажешь, кто отнимал: по документам – добропорядочные предприниматели, а по сути – самые обыкновенные мошенники, действующие только не супротив закона, а по закону. Сколько обивала пороги банков, выдававшие кредиты, поручителями в которых выступали ее беспечные, не привыкшие к самостоятельной, ответственной жизни выпускники.
И сколько раз слышала этот ответ – твердокаменно-окончательный, справедливо-жестокий: «А кто им виноват? Они же сами виноваты…»
Виноваты, да. Не поспоришь.
Бесследно исчезнувшая в прошлом году четырнадцатилетняя Света Селиверстова тоже была «сама виновата». Не знала она, что ли, что нельзя верить доброжелательным дяденькам и тетенькам, которые предлагают покататься на машине, поесть мороженого или «просто так» сфотографироваться в настоящей студии? Знала, конечно. Как знали и все прочие воспитанники многих других детдомов, вот так вышедшие среди бела дня в город и обратно уже никогда не вернувшиеся… Мария Семеновна вдруг вспомнила, как огрызнулся на нее дежурный в отделении полиции, куда она примчалась писать заявление: «Да что ж вы идиотиков каких-то растите?! Как вы их там воспитываете у себя? Второй случай в городе за месяц! Здоровые дылды – тринадцати, четырнадцати лет, – а за мороженку на все
Мария Семеновна развернулась к Олегу. «Что? – спросила она у себя. – Сесть за стол и произнести теперь самой тот сакраментальный ответ – “она сама виновата, и ничего больше тут не поделаешь“? Да по сути я этот ответ уже и произнесла. Только другими словами…»
Она села за стол, и заговорила сухо:
– Свидетели происшествия были?
– Настя запамятовала это, – сказал Олег.
– Она на все сто процентов уверена, что человек, пытавшийся похитить ее, тот самый Елисеев Ростислав Юлиевич?
– Вестимо.
– И кто ей поверит? Девчонка из детдома, жаждущая внимания, придумала остросюжетную историю с явным сексуальным подтекстом, причем главный фигурант истории – респектабельный и широко известный в области человек. Молодой и красивый, к тому же. Всплывет факт пребывания Бирюковой в психиатрической больнице, и… Все. В полиции даже дела заводить не станут. А если каким-то чудом и заведут, то хода этому делу не будет. Мы только зря будет травмировать девочку. И потом… ты-то сам, Олег, считаешь, что Настя… ничего не выдумывает? Понимаешь… этот Ростислав Елисеев – очень большой человек. Известный человек. Меценат, который немалую часть своей прибыли отдает на благотворительность. Сомневаюсь, что он – с его возможностями, с его репутацией и прочим… пойдет на такое мерзкое преступление.
Олег помедлил с ответом.
– И мне сомнительно, – сказал он, – что урожденный дворянин способен на подобные паскудства.
– Вот видишь!
– Но оставить это дело без внимания мы напросте не имеем права.
– Да ничего у нас не выйдет! – воскликнула Мария Семеновна. – При любом исходе пострадаем мы! Мы, а не Ростислав Елисеев! Неужели ты этого не понимаешь, Олег?
– Не понимаю, – искренне ответил парень. – Вы ведь и не пытались еще ничего предпринять, а уже делаете выводы.
Следующую фразу он проговорил быстро и четко, так, словно слышал и воспроизводил ее уже не один раз:
– Практика – есть мера истины. Пока не приложишь старания попробовать самому – ни в чем не можешь быть уверен. Посему все ваши аргументы – суть объяснение вашей собственной боязливости.
Мария Семеновна вдруг подумала, что, наверное, поняла, почему ее – да и не только ее – так раздражает манера Трегрея вести беседу (помимо, конечно, уверенного и несколько даже снисходительного тона). Он произносит вслух то, что обычно оставляют за скобками разговора. То, что и так понятно собеседникам, а потому не стоит упоминания. Но отчего-то получается так, что это нестоящее и становится главным доводом.
– Ну вот… – устало сказала Мария Семеновна после паузы, – какой ты… Прямо не воспитанник, а самый настоящий воспитатель. Эх, Олег, Олег… Откуда ж ты взялся такой? Я иногда думаю… не обижайся, пожалуйста, может, ты и впрямь пришелец из какого-нибудь параллельного мира? – она не целенаправленно сменила тему, это получилось само собой.
– Тутошний психолог, равно как и врачи психиатрической больницы, не разделяют вашего мнения, Мария Семеновна, – безо всякой обиды подтвердил Олег.
– Неудивительно. Дворянское происхождение, двухэтажный особняк с прислугой… Олег, я знаю, что брошенные родителями дети часто выдумывают себе сказочно прекрасное прошлое, и потом эти фантазии так въедаются в память, что… не выветриваются долго. И, тем не менее, они осознают, что эти выдумки – всего лишь выдумки. Какими бы дорогими сердцу они ни были… Я хочу сказать, что подобная ситуация… не такая уж и ненормальная. Меня беспокоит только, что обычно, повзрослев, дети забывают о своих фантазиях. А ты ведь, Олег, уже не ребенок.