Урусут
Шрифт:
Юз-баши уселся в круг, выпил кумысу и сразу получил баранью ногу. Жадно вгрызся зубами в мясную плоть, разом позабыв поход и сражение. Только мысли о предстоящих ласках Хадии занимали его ум.
Олега схватили за плечи и потащили два крепких бесермена. Он вяло попытался отмахнуться, но сил никаких не нашлось. Его привели на открытую площадку, очень похожую на место для казней. Подошел местный мастер, ловко и споро набил на шею колоду, больно оцарапав шею, но освободил руки. Затем приподняли прямо с земли плетеную круглую крышку и знаками показали – лезь вниз. Он покачал
Под ногами плескалась жижа из кала, мочи и огрызков еды. Видно, это место редко пустовало. Ох, Господи! Что же делать? Почему не убили, ироды? Зачем он им вообще нужен?
Сверху раздался крик, он поднял голову – в грязь полетели засохшие лепешки. Жрите сами – он решил умориться голодом. Христос сказал: отчаяние – грех. Но если не есть лежащий в дерьме хлеб, это же не будет самоубийством, ведь правда?
Ноги не держали, но падать в жижу не хотелось. Он раскачал нижний сук, оторвал его от бревна и, собрав волю в кулак, принялся долбить стену. Пальцы уже не разжимались и приросли к дереву намертво, но он, стиснув зубы, все работал и работал, углубление расширялось, падающая вниз земля впитывала влагу, он, переступая с ноги на ногу, одновременно утрамбовывал ее и читал про себя молитву:
«Да воскреснет Бог, и расточаться врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут: яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением и в веселии глаголящих: радуйся, пречестный и животворящий кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятого Господа Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшего силу диаволю и даровавшего нам тебе, крест наш честный, на прогнание всякого супостата. О, пречестный и животворящий кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожою Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь».
В конце концов углубление оказалось достаточно большим, чтобы он мог в него забраться, свернувшись калачиком. Завтра с противоположной стороны он выкопает яму с уклоном вниз – для своих дерьма и мочи, а из глины слепит для нее крышку. Земля под ногами уже подсыхала. Вони станет меньше. Он хлопнул себя по плечу – да, вот только вшей и клопов не убудет. Да пусть пьют его кровь! Все равно помирать. Он втиснулся в углубление, прислонил край колодки к стене, и так, с головой на весу, уснул.
– Урусут! Урусут! – услышал он сквозь сон. С трудом разлепил веки, шагнул на дно, выпрямился, поднял голову. На фоне сумеречного вечернего неба виднелась голова. Прищурился, пригляделся, узнал старика-лекаря.
– Еда! – шептал тот. – Вкусный еда! Надо есть еда!
Вниз на веревке опускался маленький жестяной жбан. Олежка схватил его, но сразу отдернул руки – тот оказался горячим. Сжал веревку, поставил котелок вниз, развязал узел. Через какое-то время рядом таким же образом оказался бурдюк с водой.
– Завтра внучка! – шипел лекарь. – Внучка завтра! Алтантуяа! Имя! Алтантуяа!
Раз, и исчез. Олег не понял ничего, кроме того, что до завтрашнего вечера, кроме лепешек, ничего не ждать. Снял крышку – в густом бульоне плавали корешки растений и мелко нарубленные кусочки мяса. Принялся потихоньку, глоточками пить. Мясо проглатывал – жевать он не мог. Корешки решил тоже есть, не выплевывать – поскольку ордынец лекарь, значит, трава лечебная. Хуже все равно не будет.
К утру замерз дико. Разогреваясь, весь следующий день рыл себе «ложе» и отхожую яму. Даже не яму – ямку. Оторвал еще два сучка, их перекрестье послужило основанием крышки – земля липла к дереву и засыхала хорошо. Но из-за постоянного движения колодка растерла на шее рану, к ней уже присосались мухи-кровопийцы. Если отложат личинки – все, смерть мучительная и долгая. Но раз монголы кормят, значит, он им зачем-то нужен? Может, ждут кого-то совсем главного, без которого не властны решить судьбу полонянина?
Вечером бульон принесла девчушка лет одиннадцати. Смотрела на него так изумленно, что узкие глаза округлились и казались похожими на обычные. Когда забирала один жбан и подавала другой, вниз свисли две длиннющие косы. Он даже хотел ради забавы подпрыгнуть и ухватиться за одну, но быстро передумал – мало ли что там баяли про мальчишку-злодея, с саблей наперевес бросающегося на храбрых татар? Все ж не вытерпел, получив еду, скорчил потешную злодейскую рожу, зарычал – девчонка вскрикнула и убежала, правда, жердевую крышку не забыв вернуть на место.
Постепенно рана на щеке заживала, силы возвращались, ложе углублялось. С девчонкой познакомились, она учила его ордынским словам. Повязку снял и иногда осторожно щупал, чувствовалось, толстенный рубец…
II
Однажды его разбудил ужасный вопль. Пока он вставал со своего ложа – то есть полз наружу – в яму c бешеным ревом спрыгнул татарин, которому показалось, что пленник сбежал.
– Да тут я, тут, не ори, бесовское отродье! – успокоил его Олежка.
Тот долго тряс мальчугана за колодку, даже хотел ударить, но плотницкий сын выставил край той же колодки, подперев ее снизу ладонью, и бесермен лишь хряпнул кулаком по самой деревяшке.
Ругаясь, начал его выталкивать наверх, толкая снизу в зад. Только юный ратник высунул наружу голову, зажмурившись от яркого света, как его, схватив за руки, вынули из ямы и быстро связали. Закончив, потащили меж юрт и допетляли, наконец, до самой большой. У входа с копьями стояли два здоровых ордынца.
Внутрь затолкнули чуть ли пинком, так, что он упал на мягкий расписной ковер. Сразу отодвинулся, прислонился спиной к стенке.
Поджав под себя ноги, почти в одинаковых позах сидели – слева смуглый старик с узкой седой бородой и в островерхом головном уборе, чудном расписном зипуне с желтой вязью и синих широченных штанах, чуть дальше – два татарина, одного из которых он видел в Земках, в центре, видимо, самый главный. На нем красовалась оранжевая шапка с белыми перьями цапли, а по рассказам Андрея он знал, что это отличительный знак рода хана Чагониза. Справа же с клобуковской саблей на боку сидел личный враг – тот самый бесермен, кого уберегла лишь кривизна восточного засапожника.