Усадьба с приданым

Снежинская Катерина

– Именно так и получается.

– О’кей. Вопрос. Что мешало мне это сделать, когда тебя тут в помине не было? Дом годами пустой стоял.

– Это действительно вопрос, – не стала спорить госпожа Мельге. – Если ничего не путаю, всё началось, когда я приехала в Мухлово.

– «Всё» – это что? – уточнил Саша, сунув в зубы сорванную травинку.

– Всё – это всё. Сначала Михалыч, потом звонки ночные, дальше погром. Что-то случилось, именно когда я приехала. Только что?

– По-моему, тывсё, – дрессировщик усмехнулся, –

валишь в одну кучу. Но точно тебе говорю, Мань, я тут ни с какого бока, вот хоть убейся. То есть был ни с какого. Теперь-то это совсем перестало радовать. Значит, примем в этом активное участие.

– Да какое ещё участие?! – возмутилась Мария Архиповна. – Даже если я тебе поверю… Это никак тебя не касается! И не стоит путаться у меня под…

Дальше Добренко отколол штуку, которой Маша от него не ожидала – он попросту напал. То есть снова сграбастал, подтащил к себе и поцеловал, крепко так, надёжно и надолго.

– Мань, закрой рот и прекрати нести бред, – посоветовал местный Робин Гуд, прервавшись на секундочку, а потом как ни в чём не бывало продолжил своё злодейское дело.

Главное, что и Мария, отдышавшись, выкинула такое, от чего Ирина точно бы свалилась со своего кресла, потеряв по пути и мундштук, и пахитоску.

– Саш, это точно не ты? – девочкиным тоненьким голоском спросила Мария Архиповна, снизу заглядывая в лицо господина Добренко.

– Это совершенно точно не я, – серьёзно кивнул дрессировщик, – жизнью Арея клянусь. Но свадьбу переносим с зимы на осень.

– Почему?

– А тебе много времени давать нельзя, обратно какую-нибудь дичь придумаешь.

Маша тяжко вздохнула, повозилась, устраиваясь поудобнее, пристроила нос в облюбованную ямку и промолчала.

И вот вроде бы ничего судьбоносного, кроме демонстрации собственной глупости и извечной женской доверчивости, не произошло. А вера в то, что всё на самом деле будет хорошо, вспыхнула где-то за грудиной крошечным греющим пламечком.

***

Кажется, просыпаться в незнакомых местах стало входить у госпожи Мельге в дурную привычку. Когда её не слишком ласково потрясли за плечо и велели вставать, она понятия не имела, где очутилась: в поясницу впились какие-то рёбра продавленного дивана, под слишком тоненьким покрывальцем, натянутым до самого подбородка, стыл арктический холод, а на окошке, в которое Маша уставилась спросонья, буйным кустом цвела герань.

– Мань, вставай, – настойчиво повторил не опознанный ещё голос.

Голос голосом, а руку, дёргающую её за плечо, Мария притянула к собственному лицу и потёрлась о шершавую ладонь замёрзшей щекой.

– У меня зубы не чищены, – пробормотала она в пространство.

– При чём тут твои зубы? – изумились откуда-то сверху.

– А вдруг ты меня поцеловать захочешь?

– Если я захочу тебя поцеловать, то мне будет плевать, чищены у тебя зубы или нет.

– Врешь ты всё, – довольно заявила Маша.

Ну а Добренко, понятное дело, не осталось ничего другого, только как подтверждать, что у него слова с делами не расходятся. Подтверждение вышло очень убедительным, но примерно на середине процесса Мария проснулась окончательно, вспомнила вчерашнее, охнула, села, отпихнув дрессировщика и запуталась в покрывале.

– Как Арей? – выдохнула Мельге, выдираясь из подлого одеяла. – Он же не?..

– Пришёл в себя, – недовольно отозвался Саша, откидываясь на спинку беспомощно крякнувшего диванчика. – И подсматривает, скотина. Представление ему, видишь, бесплатное.

Пёс, растянувшийся всё на том же столе, только лежащий поверх чистой простыни, жалобно скульнул и прикрыл глаза в изнеможении. Выглядел зверь вроде бы не плохо, только вот повязка, туго стягивающая выпуклую грудь и впалый живот, белела жутковато. А ещё в комнате сильно пахло лекарствами, больницей и бедой.

– А он оттуда не упадёт, – Растерянно спросила Мария, не зная, можно ли подойти к столу или всё-таки не стоит?

– Что он, дурак, что ли, падать? – фыркнул бесчувственный, как все мачо, чурбаны и Терминаторы, Добренко. – Ничего с ним не случится. Отлежится, а вечером его домой заберу. Крови, конечно, парень потерял много, но выходим. Да, брат?

«Брат» в ответ скупо стукнул хвостом по столешнице.

– Как ты так только можешь? – возмутилась Мельге, решившись, наконец. На её робкое поглаживание мохнатых ушей кончиками пальцев – до чего-то другого дотронуться было просто страшно – хвост заработал активнее, но всё равно слабо. – Ему же плохо, бедному.

– А от того, что ты над ним сюсюкаешь, ему немедленно станет хорошо? – проворчал Саша, поднимаясь. – Где логика?

– Не слушай его, Ареюшка, – заворковала Маша, смелее наглаживая морду страдальца. Мученик блеснул из-под наполовину опущенных век хитрым льдистым взглядом и снова заскулил. – Ты поправишься, всё хорошо будет. Мы ещё побегаем, а это бревно, который хозяин твой, не возьмём. А ругаться на тебя я больше никогда не стану, честное слово.

– Нет логики, – резюмировал дрессировщик. – Ладно, вы тут продолжайте сопли лить, а я пошёл. Буду к вечеру.

– Лекарство не забудь купить, – тускло напомнила вошедшая Лиска, – я там на бумажке написала. Сейчас-то я сделаю, он поспит, но потом ещё надо. Не забудешь?

– Jawohl, – чётко ответил «человек мира», чмокнув ветеринаршу в рыжую макушку.

Мария отвернулась, наглаживая горячий пёсий нос. Кажется, Арей ухмыльнулся.

– На пол бы его спустить, – ни к кому конкретно не обращаясь, прошелестела Лиза, превратившаяся за ночь из врача-спасителя в привычного жалобного кузнечика, – да теребить не хочется. Ну пусть так полежит. Пойдём, покурим?

Маша, совсем уж было собравшаяся признаться, что не курит и другим не советует, решила-таки ничего не говорить, и, огладив засыпающего зверя на прощание, ещё разок пообещав про «хорошо», пошла за Лиской. В конце концов, она была тут хозяйкой, а хозяев надо слушать. Да и на воздух хотелось, подальше от бедового запаха лекарств и больницы.

– Ты Алекса не обижай, хороший он, – выдержав немалую паузу, сообщила Лизка, севшая всё на ту же утлую скамейку.

– Да я и не обижаю, – буркнула Мария, пристроившаяся с краю.