Усадьба с приданым
Шрифт:
– Как-как? – поразилась Мария.
– Ну лелеять, нежить, как ещё? Старое такое слово. Вообще, это даже не дед говорил, а прапрадед, дед от него уже подцепил.
– Твой прадед тоже был белогвардейским офицером? – предположила Мария Архиповна, принимая мигом запотевший бокал и бутерброд – ну кто бы мог подумать?! – с индейкой.
Это уже попахивало не Англией, не Акапулько, не Коста-дель-Соль, и уж, конечно, не Мухлово, а штатом Висконсин. Просто не Добренко, а человек мира какой-то!
– Прапрадед, – поправил её Саша, без всякого стеснения откусывая от своего сандвича здоровенный кусок. –
– Не, не слышала, – помотала головой Маша, решив тоже не стесняться, тем более, с утра она умчалась, даже не позавтракав. – А я думала, у вас в семье все дрессировщики.
– Укротители. Но не все, с него и пошло, – усмехнулся Саша.
Он сидел, опершись локтём о колено, свесив узловатую руку с надкушенным бутербродом и было в этом что-то такое, слабоопределимое, вернее, неопределимое вовсе… В общем, Мария поспешно, воровато отвела взгляд.
– И как так получилось, что канатоходец стал укротителем? – брякнула она, лишь бы не молчать.
– Тебе интересно? – удивился Добренко.
– Конечно! – с энтузиазмом заверила Маша.
Пожалуй, она и на лекцию по сопромату сейчас бы согласилась.
– Ну, началось с того, что у него умерла жена.
– Весело! – оценила Мельге, поперхнувшись.
– Не очень. Дело после революции было. Сам в Питере остался, а семью отослал куда-то на Урал, к родственникам. Там вроде не так голодно было. Он и узнал-то, что жена умерла чуть ли не через полгода и сам едва в петлю не полез.
– Почему?
– Дед говорил, что любил сильно, – пожал плечами Саша. – Даже больше детей. Приходиться верить на слово.
– А дальше что?
– А дальше друг принёс ему котёнка, – Добренко снова усмехнулся, крутанув башкой, словно себе же не веря. – Тигрёнка, белого. Уж где его взял, чёрт знает. Может, из такого же шапито, а, может, у графа какого свой зоопарк был. Только представь: зима, холод, жрать нечего, а тут тигрёнок.
– И что, твой дед взял?
– Взял. Потом всю жизнь говорил: у неё глаза машины. Это жену его Машей звали. И что это не он тигрицу, а она его спасла. По-моему, он уверен был, что жена в неё переселилась. Ну, душа. Но так больше и не женился. А тигрица долго прожила, лет тридцать.
– Грустно это всё, – вздохнула Мельге.
– Почему грустно-то? Только так и нужно. Он же на самом деле не тигрицу любил, а жену свою. Всю жизнь и любил.
– Да ты романтик, оказывается. А говорил, не по твоей части.
– А это тут при чём? – Кажется, Саша всерьёз разозлился. Он даже голоса не повысил, но глаза странно потемнели. – Просто так надо, чтоб всю жизнь с одним человеком, а по другому-то зачем? Смысл какой? Жрать, срать и… воздух портить? Как у прадеда было, я не знаю, только что рассказывали. Но деда с бабкой видел, и отца с матерью. Всякое бывало, конечно, но они всё равно вот так, – Добренко сцепил пальцы в замок и продемонстрировал Маше. Для наглядности, наверное. – Друг за друга и за меня с сестрой. У них получилось. И так правильно.
– У них получилось, а вот у нас нет, – вздохнула Мария о своём.
– Ну я-то дурак был, – дрессировщик яростно поскрёб под банданой. – Поторопился. Стоило б ждать, а мне ж всё поскорее нужно.
– Чего ждать?
– Да тебя, – досадливо поморщился Саша.
И, правда, чего тут непонятного? Всё же просто на самом деле.
***
Всё случилось.
Главное было сказано и услышано. Она смотрела на него и понимала…
Ничего она не понимала, кроме того, что вот сейчас, всего через мгновение, через один удар сердца, он её поцелует и теперь всё будет по-настоящему, как нужно, как положено со времён сотворения мира или чуть позже, как и должно случаться между мужчиной и женщиной, единственными на земле, потому что в эту конкретную секунду и в этом конкретной жизни кроме них не существовало никого.
Он смотрел на неё и она слышала не призыв, не приказ, но что-то, чему противиться просто невозможно, да и желания не возникает. Нет, не так! И мысль не появляется этому не подчиниться, потому как на самом деле всё действительно просто, проще не бывает: вот Он, вот Она, а по-другому разве можно? С тех пор, как он камнем мамонтов гонял, а она в пещере уют наводила, только так и бывает.
Ветер шумел тревожно, будто протестовал, гнул ивы у берега, морщил воду, задирал угол пледа. Где-то тоскливо проскрипела чайка и затихла. Мир выцвел, посерел.
И всё случилось.
Ну, почти.
Маша ничего толком сообразить не успела. Просто её сильно толкнуло шерстистое и мокрое, завалив на бок. Что-то лязгнуло, клацнуло и рявкнуло, будто громыхнуло по грозовому:
– Арей, твою мать!
Мария приподнялась на локте, пытаясь пальцами содрать с лица липнущие прядки: ветер, оказывается, успел разгуляться не на шутку, вместе с волосами лез в глаза и рот, швырял в лицо пригоршни мелкого колкого мусора. Снова громыхнуло, и у горизонта фосфором высветлилась зарница. Кажется, это всё-таки не Добренко играл в Зевса-громовержца, а просто гроза началась.
– А ну иди сюда, ты… – и дальше матом, матом, трёхэтажным, семиэтажным и вовсе немыслимыми конструкциями.
Нет, всё-таки дрессировщик тоже орал. Оказывается, он и это умел.
Ну а пёс, которому предназначались все изыски отечественной словесности, неторопливо дотрусил до берега, аккуратно положил у лап спёртый бутерброд и уставился на людей, наклонив лобастую башку к плечу, мол: «Чего? По какому случаю переполох-то?».
Смотрелся зверь убойно, ну точь-в-точь выбравшийся из могилы мертвец: от носа до кончика некогда пушистого хвоста вымазанный почему-то мокрой землей, шерсть слиплась сосульками, морда довольная. Зомби, наверное, тоже выглядят довольными, когда на свет божий выбираются. Кому охота лежать в темноте да тесноте?
– Опять вольер разрыл, ты, … … … вонючий? – бушевал Добренко. – А ну иди сюда, … … собачья!
Никуда идти Арей явно не собирался. Ну или, по крайней мере, подчиняться хозяину в его ближайшие жизненные планы не входило. Внимательно выслушав красочные эпитеты, изрыгаемые дрессировщиком, пёс одним махом заглотал сандвич, презрительно сплюнул салатный лист и с места сиганул в воду.
– Ку-уда?! – раненым тираннозавров взревел Саша.
И вот тут Маша по-настоящему перепугалась, правда, сама не поняла чего, но разбираться времени не было. С воплем: «Ареюшка, не надо!» – Мария Архиповна вломилась в речку, подняв фонтаны брызг.