Ущелье Али-Бабы
Шрифт:
– Не откажусь, хотя образ раскаленной сковородки лично на меня навевает кошмары.
Она прижалась ко мне грудью:
– Ярик, я соскучилась…
– Я тоже… Однако, где же дядюшка? Здоров ли он?
Ирина выскользнула из моих объятий.
– Ой! Пойдем в дом. Дядя ждет. Господи, как он постарел! Видел бы ты его раньше…
Мы поднялись на крыльцо и вошли в совершенно темные сени, где я тут же сшиб какое-то ведро, зазвеневшее на весь дом. Ирина открыла дверь, и я увидел низкую горницу с полукруглым зевом русской печи на заднем плане. В центре стоял грубоватый дощатый стол без скатерти,
Из дальнего угла шагнул человек, которому, похоже, пришлось немало померзнуть в этой жизни, ибо, несмотря на жарко протопленную печь, на нем были теплый свитер и валенки.
Так вот он какой, Али-Баба!
Он вполне тянул на свои шестьдесят четыре, и даже с избытком; эту густую сеть морщин уже не разгладить никакой улыбкой. Седая, неровно подстриженная борода тоже не добавляла ему молодости. Однако мальчишеская челка, ниспадавшая на широкий лоб, вносила в общую картину элемент этакой бесшабашной лихости, а серые, навыкате, глаза, далеко посаженные от носа, напоминающего уменьшенную копию валенка, смотрели с дерзким вызовом.
Весь его облик чем-то напоминал героя Жана Габена из старых гангстерских фильмов. Та же спокойная уверенность, оттененная житейским опытом и неизбывной склонностью к авантюризму.
Завидев меня, Пустынцев расплылся в широчайшей улыбке, демонстрируя ряд золотых зубов.
– Здорово, Ярослав! Так вот ты какой! А мне Иришка все уши прожужжала про то, как
ловко ты отбил ее у этих подонков. Ну, думаю, пропади оно все пропадом, а подружиться с таким мировым парнем я обязан! Дай-ка я тебя толком рассмотрю… Орел!
Он крепко стиснул мою ладонь своей, похожей на совковую лопату, затем потянул к столу:
– Давай, Славка, – разреши уж я буду так тебя величать – хряпнем за знакомство! Садись, где тебе удобнее! Разносолов всяких у меня нет, но все домашнее, все от чистого сердца. Ухаживай за собой сам, не стесняйся. А ты, дочка, дай ему полотенце.
Он принялся разливать водку, балагуря без передышки. Что ж, тем лучше. Пусть подвыпустит пар.
– На гитаре играешь? – продолжал допытываться он. – «Брызги шампанского» знаешь? А «Цыганочку»? А я люблю! Вот погоди, перекусим малость, тогда и споем, да так, что чертям станет тошно. Бери картошку! А сало какое, погляди! Розовое, как румянец красавицы. Так и тает на языке.
Картофель был обжигающе горячим, только что из печи, но он спокойно держал картофелину узловатыми пальцами с квадратными ногтями, сдирая кожуру, как скальп.
Затем снова как бы с восхищением принялся разглядывать меня.
– Ай да Славка! Ай да молодец! Люблю отважных парней! Сам такой. Ты огурчик, огурчик ухвати. Так и хрустит. Ни с каким ананасом не сравнить. Сам солил. Ну, чего молчишь? Иришка, твой дружок, похоже, язык проглотил, а? – Он откусил сразу пол картофелины и запил ее водкой.
Я молча снимал кожуру.
– Славка, ты спишь по ночам? – как ни в чем не бывало продолжал он. – А я не могу. За всю ночь так и не сомкнул глаз. Вздремну днем пару часиков – вот и весь мой сон. Ты, часом, не экстрасенс? Бессонницу не лечишь?
Ирина сидела в напряженной позе, ни к чему не притрагиваясь.
– А кто хозяин этого дома? – спокойно поинтересовался я.
– Шутишь, Славка?! Я и есть хозяин. Больше десяти лет здесь живу. Печурку эту собственными руками выложил. Иришке здорово понравилось.
Я очистил наконец картофелину и посыпал ее солью.
– Не могли вы сложить этой печурки, уважаемый Алексей Гаврилович. Как и засолить огурцы.
– Почему?! Что за черт?! Ты понимаешь своего дружка, а, дочка? – Он изобразил на своей физиономии такое изумление, будто я сообщил о предстоящем конце света.
– По той простой причине, что вы совсем недавно вышли из заключения, где отбарабанили весьма солидный срок, – прокурорским тоном изрек я. – Подробности я опускаю, не хочется смущать Ирину, поскольку, думаю, вы подали ей все под другим соусом. Должен вам также сказать во избежание последующих недомолвок между нами, что эти сведения сообщили мне мои местные друзья-бизнесмены. Они выяснили это по моей просьбе через своих людей в милиции. Для вас, полагаю, не новость, что милиция кормится от бизнеса и при случае готова поделиться кое-какой второстепенной информацией? Только не нужно сердиться на меня за мое любопытство. Я не боюсь риска. Но никому не позволю держать меня за дурачка!
Ирина налилась краской, как благонравная гимназистка, у которой обнаружили любовную записку.
Дядюшка же грохнул своей лопатообразной ладонью по столу и принялся хохотать – весело, до слез, до колик, будто услышал чрезвычайно остроумный анекдот.
– Ну и поделом мне! – воскликнул он, утирая слезы. – Разве можно пудрить мозги такому сообразительному парню! Я сразу разглядел, что ты не промах. Ловко ты меня отбрил! Ай да удалец! Ай да глаз-алмаз! Тебе палец в рот не клади! Ну, Славка, я страшно рад, что так получилось. Теперь я вижу, что ты не лопух и с тобой можно вести серьезные дела. Не обижайся на старика, считай, это было испытание. Не обиделся? Ну, давай тяпнем!
Мы чокнулись, Пустынцев в своей манере сначала закусил, затем выпил.
Крякнув, он отставил стакан и посмотрел на Ирину:
– Дочка! Кое-что из того, что я хочу рассказать Славке, не предназначено для женских ушек. Ты уж оставь нас на полчасика, мы с ним потолкуем как мужик с мужиком.
– Хорошо, дядя. – Она послушно поднялась, надела телогрейку, шапку и валенки. Вышла. Было слышно, как хлопнули двери, заскрипели ступени.
Мы с Гаврилычем остались наедине.
6. ИСТОРИЯ ПУСТЫНЦЕВА, ПОВЕДАННАЯ ИМ ЖЕ
– Не вижу причин, чтобы не рассказать тебе свою историю, – начал он, вновь наливая в стаканы, но на сей раз на треть. – Расскажу тебе всё без утайки, всё, как было. А там уж сам решай, как поступить. Понравился ты мне, парень! Ну, давай!
Я кивнул, демонстрируя, что готов оценить его искренность.
Мы выпили, и он раздумчиво заговорил.
– Так вот… Родился я в Средней Азии, в Ферганской долине, в семье потомственного переселенца. Еще мой прадед пришел в Азию вместе с генералом Скобелевым. Заметь, пришел как землепашец.