Ущелье дьявола
Шрифт:
— Вперед! — скомандовал Самуил. — Надо не дать времени войскам подойти.
И став во главе группы студентов, вооруженных увесистыми дубинками, он первый подошел к воротам.
— Пли! — скомандовал в свою очередь начальник стражи, и в ту же минуту прогремел залп.
Но студенты не отступили ни на шаг. В ответ раздались кое-где пистолетные выстрелы. Потом, прежде чем солдаты успели снова зарядить ружья, двадцать дубин принялись молотить по воротам. Ворота подались.
— Смелей, ребята! — кричал Самуил. — Еще поддай! Сейчас высадим! Стой!
Он бросил дубину, схватил лом и подвел его под ворота. Десять фуксов бросились помогать ему и приподняли половину ворот.
— Теперь жарьте дубинами! — приказал Самуил. Снова раздались удары двадцати дубин, и ворота окончательно были высажены.
В то же время грянул второй залп.
Самуил влетел во двор.
Какой-то солдат навел на него ружье. Но Самуил, подобно пантере, ловким прыжком наскочил на него и уложил ударом лома на месте.
— Долой оружие! — скомандовал он страже. Но приказ был уже бесполезен, так как толпа студентов ворвалась вслед за Самуилом и до такой степени заполнила двор, что не было никакой возможности даже пошевельнуть рукой, не то что целиться.
Кроме убитого Самуилом солдата, на дворе валялись еще трое солдат, раненных пулями студентов. Из студентов семь или восемь человек оказались также ранеными, но сравнительно легко. Обезоружив стражу, студенты двинулись к камерам заключенных товарищей и вскоре освободили их.
Затем победители начали выбивать окна и двери.
Затем — излишняя роскошь усилий — попробовали, в качестве развлечения, разрушить кое-где и само здание.
В то время, как они предавались столь полезным удовольствиям, им дали знать, что академический совет собрался судить главарей погрома.
— А! Нас судит академический совет? — прошипел Самуил. — Хорошо же! Так мы сами сейчас вынесем приговор этому совету. Эй, вы! — закричал Самуил. — Фуксы и финки, постерегите-ка там, у выхода на улицу. Сейчас начнем обсуждение условий сеньоров.
Сеньоры собрались в приемной комнате тюрьмы.
Самуил тотчас же обратился к товарищам с речью. На этот раз речь его была кратка, дышала воинственностью, одним словом, напоминала слог Тацита. Он говорил под доносившийся с улицы гул и отдаленный барабанный бой, и ни один из двадцатилетних римских сенаторов не рискнул вставить своего замечания.
«Слушайте! Нам нельзя терять ни минуты. Бьют сбор. Сейчас явятся войска. Значит, надо решать немедленно. Предлагаю вам следующее.
У нас есть много комбинаций: поджог лавки Мюльдорфа, наказание городских толстосумов и т. п. Я не спорю, каждая месть имеет свою прелесть. Но все это вызовет, пожалуй, столкновение с войсками, кровопролитие, потерю дорогих друзей. Не лучше ли достигнуть тех же результатов, но, так сказать, мирным путем?
Чего мы добиваемся? Наказания бюргеров. Ну так есть средство наказать их более чувствительным образом, чем битье стекол да поджег какого-то хлама. Мы можем разорить Гейдельберг в какие-нибудь четверть часа. И для этого нам следует сделать только одно: оставить город.
На чьи средства существует Гейдельберг, если не на наши? Кто кормит портных? Те, которые носят их платья. А сапожников? Кто носит сапоги. А колбасников? Потребитель их товара.
Так отнимем у купцов покупателей, а у профессоров слушателей, и, таким образом, те и другие тотчас же прекратят свое существование. Без нас Гейдельберг, что тело без души, не город, а труп!
А! Купчишка отказался отпустить свой товар студенту? Хорошо же! Отныне все студенты оставят товары купцам. И посмотрим, что выйдет! Один из них не хотел продать одному из нас? Так теперь им не придется уже никому продавать.
Я предлагаю этот поразительный пример, который должен быть занесен на страницу истории бюргерства и впредь послужит правилом для студентов и хорошим уроком филистерам в будущем. Я предлагаю исход университета из Гейдельберга и лишаю город гражданских прав!»
Гром рукоплесканий покрыл последние слова Самуила.
Исход был единогласно одобрен.
Глава сорок первая Змеиная мудрость и львиная сила
Сеньоры пошли в толпу объявить всем принятое решение, которое вызвало повсюду восторженные крики.
Решено было весь этот день посвятить приготовлению к исходу из Гейдельберга, никому не сообщать о своем намерении и в ночь тихо, мирно покинуть город, чтобы, проснувшись, бюргеры были бы поражены изумлением, отчаянием и угрызениями совести.
Когда все угомонились, прибежал запыхавшийся молоденький фукс.
Актуарий, присутствовавший на заседании академического совета и доводившийся ему родственником, тайком сообщил ему вынесенную резолюцию.
Она гласила следующее.
Если студенты не разойдутся, отдать приказ войскам стрелять в толпу и усмирить их силой во что бы то ни стало.
Если же они снова приступят к своим занятиям, то амнистия всем, кроме Самуила, который убил солдата и вообще руководил всеми беспорядками и подстрекал своего любимца, фукса Трихтера, затеять скандал. Обвиняли во всем одного только Самуила. Состоялся приговор об его аресте, и был отправлен отряд, чтобы взять его под стражу.
Все закричали в голос:
— Лучше опять сражение, чем выдать своего короля!
В особенности Трихтер был великолепен в своем негодовании.
— Да! Как же! Позволить тронуть пальцем моего сеньора, того, кто вывел меня на свободу, короля студентов, одним словом, Самуила Гельба? Св… они, а не совет, вот что! Пускай только сунутся!
И он стал впереди Самуила, как бросается собака вперед хозяина, ощетинив шерсть, оскалив зубы и рыча.
Во время этой суматохи Самуил сказал несколько слов студенту, который тотчас же куда-то убежал.
— Готовьтесь к бою! — орала толпа.
— Нет, никакого боя не будет! — сказал Самуил. — Университет достаточно показал свою храбрость. Наши товарищи освобождены, следовательно, честь спасена. Остракизм произнесен. А для приведения в действие нашего решения вы во мне не нуждаетесь.
— Так неужели ты хочешь, чтобы мы допустили арестовать тебя? — спросил испуганно Трихтер.
— О! — усмехнулся Самуил. — Будь покоен, это им не удастся! Я и один сумею вырваться из их когтей. Итак, значит, решено: завтра утром Гейдельберг будет не в Гейдельберге, а там, где буду я. Что же касается формальностей переселения, Трихтеру все это прекрасно известно, а я отправлюсь приготовлять жилища на нашем Авентинском холме. Придя туда, вы найдете университетское знамя уже водруженным.
— Где же это? — раздались голоса.
— В Ландеке! — ответил Самуил. И толпа заволновалась и загудела:
— В Ландек! Идем в Ландек! Что такое Ландек? Ничего! Ландека еще нет, а придем мы, так будет Ландек! Ура! Да здравствует Ландек!
— Все это хорошо, — заметил Самуил, — но посторонитесь-ка. Мне ведут коня. Студент, с которым он о чем-то шептался, ехал верхом. Он спешился, а Самуил сел на коня.
— Дайте сюда знамя! — скомандовал он.
Ему подали знамя, свернув его. Самуил прикрепил его к седлу, взял пару пистолетов, саблю и сказал: