Ущелье дьявола
Шрифт:
Но, по всей вероятности, он получил цветок не из рук Лотарио.
— Благодарю, до свидания! — сказал он взволнованным голосом.
И еще раз послав рукой прощальный привет Христине и ее отцу, он пришпорил своего коня и поехал крупной рысью.
Самуил поскакал за ним, а минуту спустя друзья были уже далеко.
Отъехав шагов пятьдесят, Юлиус обернулся и увидел Христину. Она также обернулась и посылала ему последний прощальный привет.
Этот отъезд стал для обоих уже разлукой, и каждый из них сознавал, что он оставлял другому как бы частичку своей души.
Молодые люди быстро проехали четверть мили, но еще не обменялись ни словом друг с другом.
Дорога была очаровательная. По одну сторону тянулись горы и лес, а по другую текла река Неккар, отражая в своих тихих прозрачных струях небесную лазурь. Жара спала, и вечернее солнце обливало розовым светом деревья и кусты.
— Вот чудный вид, — сказал Самуил, замедляя ход своего коня.
— А его приходится менять на шумные улицы и дымные трактиры! — ответил Юлиус. — Никогда я не чувствовал так глубоко, как в эту минуту, что я решительно не гожусь для ваших оргий, для всех ваших ссор и сумятиц. Я рожден для спокойной жизни и для тихих радостей…
— И для Христины! Ты забываешь самое главное! Признайся, что деревню твою олицетворяет сельская девушка? И ты, пожалуй, прав. Девочка эта премиленькая, да и колдунья тоже. Я думаю, как и ты, что недурно понаведаться опять в этот округ. Но из того, что нам попалось такое славное птичье гнездышко, еще не следует, что надо сейчас я раскиснуть. Напротив, с завтрашнего же дня примемся за ученье, а потом будем думать и о воскресенье. Только бы пережить все, а там, бог даст, хватит еще времени и на деревенские идиллии, и на любовь, а пока не надо забывать, что мы мужчины.
Остановившись в Неккарштейнах, выпить бутылку пива я дать отдых коням, они двинулись дальше, и было еще совсем светло, когда они въехали в Гейдельберг.
На всех улицах и во всех окнах гостиниц сновали студенты. Все знакомые кланялись Самуилу и Юлиусу. Самуил, по-видимому, пользовался глубоким уважением: его почтительно приветствовали фуражки всех цветов: и желтые, и зеленые, и красные, и белые.
Но когда он очутился на главной улице, то уважение сменилось восторгом, а въезд его стал окончательным триумфом.
Студенты всех корпораций — и мшистые дома, и простые зяблики, и золотые лисицы, и лошадки (названия разных степеней студенческой иерархии) — высыпали к окнам и к дверям. Махая фуражками и отдавая честь бильярдными киями, все горланили громкими голосами знаменитую песню: «Кто спускается там по холму?», оканчивающуюся нескончаемым «Виваллераллераа»…
На эти овации Самуил отвечал небрежными кивками. Заметив, что весь этот галдеж только усугубляет грусть Юлиуса, он крикнул толпе:
— Молчать! Вы задурили голову моему другу! Довольно, говорят вам! На что мы вам дались? Верблюды мы, что ли, или филистеры, что вы так шумите и беснуетесь? Посторонитесь, а то нам нельзя сойти с коней!
Но толпа не расступалась. Все наперебой хотели принять от Самуила коня и отвести его в конюшню.
Один из студентов, лет тридцати, принадлежавший, по-видимому, к числу почтенной группы старого-дома, если только не мшистого-дома, выбежал из гостиницы, растолкал всех зябликов и простых товарищей, окружавших Самуила, и, делая неимоверные прыжки, закричал:
— Расступитесь! А! Здравствуй, Самуил! Здравствуй, мой благородный senior! Ура! Наконец, ты вернулся, великий человек! — продолжал он. — Ах, какими нам казались длинными и время, и жизнь без тебя! Вот и ты, наконец! Виваллераллера!
— Здравствуй, Трихтер, здравствуй, мой милый, сердечный Фукс, — отозвался Самуил. И, видя слишком шумную радость фукса, добавил: — Хорошо, хорошо, Трихтер! Меня очень трогает твой восторг. Позволь мне только сойти с коня Готово! Пускай Левальд отведет моего коня. Ты что же, дуешься?
— Послушай! — сказал обиженный Трихтер. — Такая честь!
— Да, я знаю, Левальд — только обыкновенный товарищ. Но недурно бывает иногда и королю сделать что-нибудь для простого смертного. Ты же иди с нами, с Юлиусом и со мной, в дом коммерша.
То здание, которое Самуил назвал домом коммерша, было гостиницей Лебедя, главной гостиницей в Гейдельберге, у двери которой он остановился.
— Для кого собралось так много народу? — осведомился Самуил у Трихтера. — Разве меня ждали?
— Нет. Это празднуют начало пасхальных каникул, — отвечал Трихтер — ты как раз приехал вовремя. Идет коммерш фуксов (лисиц).
— Так пойдем туда, — сказал Самуил.
Метрдотель, уже предупрежденный о приезде Самуила, прибежал немедленно. Он гордился таким гостем и заискивал перед ним.
— Ого! Вы порядочно опоздали, — заметил ему Самуил.
— Простите, — оправдывался метрдотель, — но сегодня вечером мы ожидаем его королевское высочество, принца Карла Августа, сына баденского курфюрста. Он отправляется в Штутгарт и проедет через Гейдельберг.
— Ну так мне-то что за дело до этого? Он только принц, а я — король.
Юлиус подошел к Самуилу и шепнул ему:
— Разве присутствие принца может помешать нам сегодня ночью или завтра?
— Я полагаю, наоборот.
— Прекрасно! Значит идем!
И Самуил, Юлиус и Трихтер пошли на этот оглушительный студенческий бал, который Трихтер назвал коммершем фуксов.
Глава седьмая Коммерш Фуксов
Когда открылась дверь обширной залы, Юлиус в первую минуту ровно ничего не мог ни разглядеть, ни расслышать. Дым его ослеплял, а шум голосов оглушал. Впрочем, с каждым входящим сюда происходило то же самое, но потом человек понемногу привыкал, приспособлялся и начинал различать фигуры и голоса. Большие люстры слабо мерцали сквозь толщу дыма, но при свете их мало-помалу можно было различить людские фигуры.