Ушел в сторону моря
Шрифт:
— Хорошо, — сказал Климович, — сейчас мы пойдем и купим книги для занятий русским языком.
Они двинулись вдоль книжных развалов. Было много порнографии, детектива, Мандельштама, Пастернака, Бродского, Войновича, «Ледокола», Волкогонова и Олега Гордиевского. Климович ругался и плевался на асфальт. Есенина и Чехова купили у букиниста. Здесь же приобрели корейско-русский и русско-корейский словари, после чего вернулись в гостиницу. По дороге Джин рассказывала о диктаторе Пак Чжон Хи, которому на роду было написано стать содержателем бандитской малины, а он по трагической случайности взял и стал президентом.
— Куда же он девался? — спросил Климович.
— Убили его.
Климович с удовлетворением подумал, что
— В 88-ом на выборах у нас победила оппозиция. Теперь в Южной Корее более или менее нормальная жизнь. Тебе понравится.
— Поглядим, поглядим, — проворчал он.
На следующее утро они улетели в Сеул. Джин познакомила Климовича со своими родственниками, милыми стариками, воспитавшими ее. Затем священник-кореец совершил обряд бракосочетания в христианской церкви, за которым последовала скромная свадьба в небольшом ресторане.
Они решили провести медовый месяц в маленьком городе на берегу моря. Наступил первый вечер их совместной жизни. Климович сидел в шезлонге и смотрел туда, где только что затонуло солнце и где синеватая водная гладь соприкасалась с голубоватым небом. Пришла Джин и остановилась за его спиной.
— Жаль, что мы не можем поехать в Кэсон, нашу древнюю столицу. Это за 38-ой параллелью. У нас север вообще красивее Юга. Там горы, леса, водопады.
И вдруг, прижавшись к нему, она спросила:
— Ты никогда не оставишь меня, Юджин?
— Я не оставлю тебя, Джин.
Он верил в то, что сказал. Он никогда не оставит Джин одну в этом грязном разбойничьем мире, где правят бал получеловеки с рыбьими глазами и сытой пустотой на лицах.
Климович встал и крепко обнял жену.
А потом была ночь, и они растворились друг в друге…
В середине октября Климович съездил в Сеул на встречу с Тучковым. Джин сопровождала его. Всю дорогу она болтала, рассказывая ему о достопримечательностях, мелькавших за стеклами автомобиля. Только раз Климович включил приемник, чтобы узнать новости. Дикторша читала по-английски: «Президент Борис Ельцин прибыл вчера вечером в Токио. Первый официальный визит главы российского государства начался сегодня рано утром со встречи с императором Акихито и мператрицей Митико. В программу визита Ельцина входят три раунда переговоров с японским премьер-министром Морихиро Хосакавой. Ряд японских газет считает, что эта встреча важна в первую очередь для Москвы. В ходе этой встречи Хосакава намерен заявить от лица лидеров семи ведущих индустриальных держав мира о неизменной поддержке курса реформ в России».
— Как ты думаешь, — спросила Джин, — отдаст ваш новый режим Южные Курилы?
— Черт их знает, может, и отдадут. Что им до России.
Джин показала ему монастырь Кенчхонса и отправилась к родственникам. Проверившись, Климович пошел на встречу. Тучков уже ждал его. Бросил в кейс пресс-релиз, передал письмо и деньги от Михаила, а также тоненькую книжицу малого формата.
— Это тебе от Ивана.
Климович сунул книжицу в карман плаща.
— Ну как он там, Иван?
— Стоит на старом месте. Картины его идут плохо. Между прочим, одна из них похожа на ту, что висит у тебя дома. Сидят на лесной поляне волки в белых манишках. Сидят полукольцом, а перед ними на снегу кровавое пятно. Только медведь отсутствует. Сожрали они медведя.
— Нет! — крикнул Климович. — Они сожрали волка, которого убил медведь, а медведь ушел. Ушел медведь!
— Ну ушел, так ушел, — миролюбиво ответил Тучков. — Давай прощаться. Не дома ведь.
— Постой, у меня вопрос: узнает когда-нибудь мир правду о «Джамбо»?
— Боюсь, что при нашей жизни не узнает.
— Слушай, Сергей, у нас с Джин просьба к тебе: не впутывай нас больше в свои дела.
— А вы нам и не понадобитесь. Спасибо за все. Ты помнишь мой московский телефон, Женя?
— Помню.
— Будешь в Москве, заходи ко мне с женой.
— Добро…
На другое утро Климович уже снова сидел в своем шезлонге и любовался чужим морем. Встреча с Тучковым взбаламутила его. Он почувствовал, как в душе прорастают первые побеги зеленой тоски. Пришла Джин в любимом японском кимоно из розового шелка, расшитого белыми журавликами. В руках у нее был томик Есенина.
— Что такое шушун? — спросила она, ласкаясь к нему.
— А в словаре нет?
— Нет.
— Шушун — это женская ветровка, только длинная.
— Спасибо, милый.
— Убери челку, Джин! Помни: ничто так не оглупляет лица женщины, как челка. У тебя прекрасный чистый лоб. Его не надо закрывать.
— Хорошо, милый.
Джин ушла в дом учить русский язык, а Климович вдруг вспомнил о подарке Ивана. Принес книжку, открыл ее наугад и погрузился в чтение. Это была «История одного города» Салтыкова-Щедрина. «Изнуренные, обруганные и уничтоженные, глуповцы после долгого перерыва в первый раз вздохнули свободно, — читал Климович. — Они взглянули друг на друга — и вдруг устыдились. Они не понимали, что именно произошло вокруг них, но чувствовали, что воздух напоен сквернословием и что далее дышать в этом воздухе невозможно. Была у них история, были в этой истории моменты, когда они имели возможность проявить свою самостоятельность? — ничего они не помнили. Помнили только, что у них был Урус-Кугуш-Кильдибаевы, Негодяевы, Бородавкины и в довершение позора, этот ужасный, этот бесславный прохвост! И все это глушило, грызло, рвало зубами — во имя чего? Груди захлестывало кровью, дыхание занимало, лица судорожно искривляло гневом при воспоминании о бесславном идиоте, который, с топором в руке, пришел неведомо отколь и с неисповедимою наглостью изрек смертный приговор прошедшему, настоящему и будущему… Когда он разрушал, боролся со стихиями, предавал огню и мечу, еще могло казаться, что в нем олицетворяется что-то громадное, какая-то всепокоряющая сила, которая, независимо от своего содержания, может поражать воображение; теперь, когда он лежал поверженный и изнеможденный, когда ни на ком не тяготел его исполненный бесстыжества взор, делалось ясным, что это „громадное“, это „всепокоряющее“ — не что иное, как идиотство, не нашедшее себе границ».
Он смотрел на строчки и не видел их. В голове его звенела песня:
Господа офицеры, Я прошу вас учесть: Кто сберег свои нервы, Не сберег свою честь. А Россия лежит В пыльных шрамах дорог. А Россия дрожит От копыт и сапог…Климович отложил книгу и позвал жену.
— Джин, — сказал он, когда она пришла, — надо форсировать изучение русского языка.
— Хорошо, любимый, — ответила она по-русски.
Тучков прилетел из Штатов в воскресенье 12 декабря. Пока служебная машина везла его домой в Ясенево, где он жил, а затем на работу, он внимательно вглядывался в лицо заснеженной Москвы. Народ уныло и негусто брел на очередные выборы. С каждого столба улыбались гладенькие кандидаты. Они с оптимизмом смотрели в будущее, обещая России в скором времени процветание и благоденствие. Нужно только было выбрать их, а не кого-то другого.
Щеглов уже ждал Сергея. Перед генералом на пухлой разработке лежали кассета Мацуры, пресс-релиз, добытый братом Джин, и кое-какие другие «сувениры». Тучков добавил к этой коллекции записку Мухомора. Щеглов не отказал себе в удовольствии прочесть ее вслух: «Уничтожить в воздухе „Боинг-747“ компании KAL с бортовым номером 077. Стивен Кларк. 01.09.83.»