Ушкуйники Дмитрия Донского. Спецназ Древней Руси
Шрифт:
Но там, за шеломами лесов, тоже хотят этой битвы! И, оставив навычные рукояти сохи, оратай готов взять поухватистей рогатину, которую ладил на медведя, и заступить дорогу аспиду, и так тянущему из мужика последние соки, а тут и вовсе взалкавшего русской крови. Так пусть же захлебнется ею поганый на ратном поле! Главное – в зачине, а там уж, глядишь, сын, внук ли, правнук ли довершит начатое, да и сбросит басурманское ярмо, как негодный лапоть – оттопок! А как переплавить ту заветную волю пахаря в булат победы – о том денно и нощно думают на Москве князь Дмитрий Иванович со товарищи. Шутка ли – встретить Орду не в крепком месте, а во чистом поле!
Сколь
Судили-рядили воеводы, да по слову князя Боброка приговорили: присмотреть заране в Диком Поле место для сражения, а как стронется Орда с кочевий, идти туда русским ратям встречь сыроядцам. А поле богатырское будто само сыскалось! Просто припомнил великий князь давнишний рассказ Поновляева о хождении в Орду. Со смехом баял тогда новгородец, как они с Каликою шутейно разоставляли русские дружины по-над речкою Непрядвою, а в дубраву прятали засадный полк. Знал бы Миша, сколь серьезный замысел родится у больших московских воевод от его тогдашней игры!
По весне Боброк с немногими спутниками, в числе которых были Михайло Бренок и Семен Мелик, отай побывал на том поле, где грелись новгородцы у костерка год назад. Крепко глянулось московитам то место, одобрил его и Дмитрий Иванович по чертежу, искусно вычерченному вещим волынцем.
О грядущей рати с татарами на Руси ведали все. Куда спрячешь от досужих глаз работающие день и ночь кузни, где не серпы да косы мастерят умельцы, а для иной, кровавой жатвы орудия? Как отай соберешь несметные снедные да прочие припасы на великое воинство? И остановишь ли людскую молву о многих и многих обозах с новгородским, свейским, немецким оружием, речным да сухим путем поспешающих в Москву? Самый ленивый соглядатай и тот узрел бы, как небывало участились явные пересылки меж союзными княжествами, а уж о тайных вестоношах и говорить не след.
Далеко в степь выбросили русские заставы сакмагонов-разведчиков, чтоб не осталось незамеченным начало движения Орды к верховьям Дона. Всю весну промотался меж сторожевыми дозорами Петр Горский. И не зря. К исходу июня принес он в Москву весть, которую ждали и которой боялись: Орда грядет…
Глава 14
То утро, которым выследили они в степи первый татарский разъезд, выдалось, как на заказ, туманным. Кони неслышно плыли в холодном, зыбком киселе, неся нахохлившихся всадников к безмятежно дремлющему вражьему становищу. Русичи, предчувствуя удачу, готовились уже вязать застигнутых врасплох степняков. На то и щука, чтобы карась не дремал. Оно-то верно, только и на щуку может сыскаться ловец. Откуда было знать сакмагонам, что попались они на живца, закинутого премудрым татарским проведчиком юзбаши Саидом. И в тот миг, когда изготовились добры молодцы к броску, рухнули на них сзади удалые нукеры. Затеялся под светлеющими степными небесами яростный торг с судьбою – один из тех, что вели здесь испокон веку у подножья слепых каменных баб воины разных языков и народов.
Дорого продали русичи на том кровавом торжище свои жизни! Не один батыр окропил высокие травы горячей кровью. Но и сакмагоны пали на грешную землю, омывши супротив воли последние слезы холодной росою. Лишь Горский не сошелся с судьбою в цене, вырвался из смертельного круга и, может, ушел бы от погони, да попал гнедой копытом в сурчиную нору и грянулся оземь, перебросив через голову лихого наездника…
В Мамаеву ставку Горского привезли на другой день к вечеру. И по тому, как поспешали его пленители, пересаживаясь на ходу на поводных коней, Петр понял, что, видно, самим всесильным темником велено добыть русского разведчика. К концу пути это подтвердил и юзбаши Саид. Осклабясь, он положил руку на плечо новгородца:
– Гордись, урус. Скоро увидишь самого беклербека!
Горский, хоть и заняты были его помыслы грядущим испытанием, примечал в Орде все, что только можно узреть с седла степного иноходца. И все тревожнее становилось на сердце, ибо никогда допрежь не видывал он такого тьмочисленного скопища ратных людей.
«Поди, и за неделю не объедешь этакую силищу! Упредить бы своих, да как…»
Обручем сжимала виски эта неотвязная мысль, а перед глазами проплывали кибитки, юрты, шатры, шалаши и снова юрты – без конца и края. Глухое отчаяние мутной наволочью заползало в душу новгородца, и когда его, передавши раз десять из рук в руки, впихнули наконец в просторный Мамаев шатер, он не противился тургаудам, швырнувшим его на колени перед троном властного темника.
Однако, едва беклербек пролаял свой первый вопрос, дерзкое упрямство вспыхнуло в нем с прежней силою, и он с вызовом поднял глаза на степного владыку.
– Кто таков?
– Я-то Андрей Попов, а вот ты кто таков? – снасмешничал Горский и, видя округляющиеся от такой дерзости глаза толмача, домолвил весело: – Хрен обрезанный!
Толмач онемел, видно, не решаясь перевести хулу русича, и только после требовательного окрика Мамая залопотал по-татарски. Тут же Горского так пхнули сзади древком копья, что растянулся он ничью на ковре мало не у ног беклербека.
«Ну, вот и смертынька пришла!» – отрешенно подумал новгородец, слыша, как лязгнул над головою вынимаемый клинок. В шатре все замерло в ожидании Мамаева знака. Не поднимая головы, ждал приговора и Горский. В томительной тишине прошли минута и другая. А потом над Петром нежданно раздался скрипучий смешок. Мамай смеялся! Смеялся, подражая несравненному внуку Потрясателя Вселенной.
С тех пор как замыслил темник поход на Русь, старался он следовать примеру Бату-хана, который, по старинным сказаниям, был гораздо смешлив. Отсмеявшись вволю, Мамай заговорил без прежней твердости в голосе:
– Я мог бы сделать обрезание дерзкого языка или твоей глупой головы, урус, но погожу, чтоб успел ты рассказать моему улуснику Митьке московскому о неодолимой силе Орды. Пусть приползет на брюхе, как покорная собака, и тогда я подумаю, – Мамай снова хихикнул, – с какого конца обрезать его мясо! Саид-бей, проводи этого смешного урусута за пределы Высочайшей Орды…
Так вот, по Мамаеву слову невереженым, и вышел Горский к тому месту, где сгубила татарская хитрость его товарищей.
– Не попадайся больше, урусут! – ухмыльнулся на прощание юзбаши Саид.
– И ты не попадайся!
Петр зло сплюнул и подхлестнул коня.
…На пятый день после этого расставания Горский на запаленном, тяжело поводящем боками жеребце, взятом на последней подмосковной подставе, въезжал в Кремль. Князь принял его, не умедлив. Рассказ неудачливого сакмагона выслушал с хмурым вниманием. Один только раз и тронула губы улыбка.
– Сором! Почто ж ты самого царя царей опаскудил? А, ухорез новгородский?