Ушли, чтобы остаться
Шрифт:
Сказанное дошло до Раи. Благополучно разродившись сыном, в первые крещенские морозы ушла с ребенком из хутора от бабьих пересудов, бьющих в спину обидных слов. Пошла на работу в леспромхоз, переехала на кордон.
– С той поры кукует там с сынком, – закончил рассказ казак. – А Петро осознал вину, стал ходить к Раисе и сыну: с медицинской сестрой вышел разлад. Пытается вину замолить, зовет расписаться, только Рая дюже характерная, не прощает, не будь вас, не позволит порог переступить.
Из сельмага вышел Петр с кульком конфет.
Дорога
Мы оставили позади шаткий мосток через высохший ручей, вступили в перелесок молодых сосенок, дальше обступили чуть ли не стеной дубы, их ветви пытались царапнуть.
В темную ночь легко заплутать, но я был с опытным провожатым, хорошо знающим каждую тропку, даже каждое дерево, к тому же путь освещал ущербный месяц, зацепившийся за вершины разлапистого дуба. Совсем рядом покрикивал бессонный филин, недовольный, что непрошеные посмели в неурочный час будить хрустом валежника.
Затрудняюсь сказать, сколько прошло времени, пока впереди затеплился тусклый огонек. Казалось, он совсем близко, почти рядом, стоило чуть ускорить шаг, пройти чащобу, огонек то приближался, становился ярче, то пропадал…
Наконец за стволами показался залитый луной бревенчатый дом, смотрящий на глухомань светящимся оконцем.
– Не спят.
Петр дважды постучал в низкую дверь.
В доме послышались легкие шаги. Не поинтересовавшись, кто явился так поздно, дверь отворили. На пороге с керосиновой лампой в руке появилась женщина. Некоторое время разглядывала нас, точнее, меня, по Петру лишь провела быстрым взглядом.
– Здравствуй, Рая, – поздоровался Петр.
Женщина плотнее сжала губы, чуть набычила голову с высоким лбом, носом с горбинкой, острыми, как ласточкины крылья, бровями.
– Пришли вот, – помялся Петр. – Извини, что запозднились. Художника привел – попросился ему в попутчики.
– Это не ты у него попутчик, а он у тебя, – глухо поправила Рая, отступила, оставив дверь незатворенной.
Лишь только я, пригнув голову, переступил порог, как почувствовал тонкий аромат: на полу лежали серебристые былинки какой-то мелко порубленной травы.
– Это чтоб блохи не водились и мошкара не залетала, – объяснил Петр, снял и положил на чисто вымытую лавку ружье.
Раиса оставила лампу на столе и ненадолго скрылась, чтобы в желтом свете горящего фитиля на стол уселись коврига хлеба, кувшин то ли с квасом, то ли с молоком.
– Чем богата…
Раиса скрестила на груди руки.
– Гостя корми, а меня не надо, – заторопился Петр.
– Ты можешь не есть, – согласилась хозяйка, – а гостю не стоит засыпать с пустым желудком, гостя положено накормить, – обернувшись ко мне, предложила: – Завтра медовуху испробуете, она пока без градуса, пьяным не сделает, а силенок и здоровья даст.
Придавленный тяжелым взглядом хозяйки, Петр налил полную кружку молока, пододвинул мне.
– Может, с дороги чайку испьете?
Мы не успели отказаться, как Рая ринулась к плите, чтоб разжечь, поставить на конфорку чайник, но гости в два голоса попросили отложить чаепитие на утро.
Рая согласилась, а увидев, что Петр не спускает взгляда с двери в соседнюю комнату, сказала:
– Спит. За день наигрался до упаду, еще поработал – он у меня дюже хозяйственный, без дела не сидит, – покосилась на лавку с ружьем: – Оружие оставишь в доме, срок охоте не вышел.
– Знаю, просто так захватил, – признался Петр.
– Ладно, что знаешь.
И снова по горенке точно пронесся сквозняк: хозяйка ушла.
– Ложитесь, – предложил Петр, указывая на разобранную лесничихой кровать.
– А ты? Места хватит двоим.
– Отоспался в хуторе.
Я улегся, стал слушать, как за спиной убаюкивающе гудит ночной лес, покрикивает неугомонный филин и на крыльце с сигаретой покашливает Петр…
Разбудил петух. Он сидел под растворенным окном привязанный к колышку бечевкой (видимо, держали на откорм) и отчаянно горланил.
У колодезного сруба стояли Петр и Раиса. Лесничиха столкнула в колодец бадью, наклонилась, стала следить за падением. Сверкая шлифованной железной ручкой, бешено завертелся валок. Бадья плюхнулась в воду, и из глубины вырвался жестяной гром с всплеском. Цепь залязгала, подергалась, застыла. Отвергая помощь, Рая оттерла Петра плечом, сама вытянула бадью, перелила воду в ведро, унесла в дом. Пока шла, Петр смотрел ей вслед.
Я не стал беспокоить хозяйку приготовлением завтрака, захватил этюдник, вышел из дома.
Хоперский лес был тучным: дубы в обхват, бугристые в комле неизвестные мне деревья, редкие ели. Под ногами хрустел валежник. Порой я заплетался в вымахавшем папоротнике, вяз в пышном мху. Было тихо, как бывает лишь поутру вдали от поселений, когда не беспокоят людские голоса, ржание коней, гудки автомобилей, топор порубщика, лай собак…
В небе над деревьями кружил коршун, он неслышно резал воздух неустающими крыльями, чего-то высматривал. Неожиданно круто взмыл – птицу спугнула песня.
Поехал казак на чужбину далекуНа добром своем коне вороном.Свою он краину навеки покинул,Ему не вернуться в отеческий дом… —выводил неокрепший мальчишеский голос.
Напрямик, сквозь чащобу, я двинулся на песню, а она зашагала навстречу – тревожная и горькая.
Напрасно казачка его молодаяВсе утро и вечер на север глядит,Все ждет не дождется с далекого края,Когда ее милый казак прилетит…