Услышь голос сердца
Шрифт:
Эванджелина внимательно посмотрела на него:
— Что касается вашего второго проступка, то извинения приняты, сэр. А в первом случае я, откровенно говоря, не почувствовала себя оскорбленной.
— А следовало бы, — сказал он, глядя через ее плечо в окно башни. — Эви, завтра я должен вернуться в Лондон.
— Вы должны уехать? — не скрывая разочарования, переспросила она.
Он тихо рассмеялся.
— Эванджелина, вы мне льстите. Но к сожалению, у меня неотложное дело в Лондоне.
— Вы сможете… вернуться к концу недели? — почти прошептала она.
— Вы меня приглашаете? — спросил он, прищурив серебристо-серые глаза и крепче сжимая ее руку.
— Я не играю в игры, Эллиот. Конечно, я вас приглашаю.
— Эванджелина, я должен сказать вам что-то очень важное. И хотел бы, чтобы вы подумали об этом в мое отсутствие.
У Эванджелины екнуло сердце. Эллиот собирается сказать ей что-то такое, о чем ей не хотелось бы слышать. Она это знала. По его тону было видно, что говорить об этом ему не хочется. Что это может быть? Какая-то тайна? Существует какой-то барьер между ними?
— Говорите. Я вся внимание.
— Должен признаться, что я был с вами не вполне честен… особенно в одном вопросе, который имеет для меня очень большое значение. — Он замолчал, словно не находя нужных слов.
— Я знаю, что у вас есть свои тайны, — сказала она, заметив, как он поморщился. Держа ее за руку, он принялся обводить пальцем линии на раскрытой ладони, стараясь не встречаться с ней взглядом.
— Со временем я хотел бы многое сказать вам, Эви. К сожалению, я тугодум и упрямец, как все шотландцы, и привык преодолевать препятствия поочередно, а не все сразу. Вы меня понимаете?
Эванджелина хотела бы понять, но тайны в отношениях с Эллиотом ее пугали. Вдруг он узнал о леди Трент? Или это имеет отношение к его бывшей невесте? А вдруг он надеется возобновить помолвку? Нет, не может быть. Особенно после того, что произошло между ними…
Эллиот вздохнул, прервав поток ее мыслей.
— Эви, как большинство мужчин, я не святой. И никогда им не был. Наверняка я совершал в жизни поступки, которых следовало бы стыдиться. Не могу сказать, что я действительно стыдился, хотя, наверное, следовало бы.
— По крайней мере вы честно признаетесь в этом, — усмехнулась она.
— Подождите делать выводы, — сухо сказал Эллиот. — Видите ли, Эви, у меня есть дочь. — Самое трудное осталось позади, и теперь слова посыпались из него как горох. — Ее зовут Зоя. Она красивая, умненькая и тихая как мышка. Ее единственным другом является старый шотландец, мой дворецкий. Ей очень идет фиолетовый цвет, она любит читать, обожает малиновое варенье и котят и… черт возьми, это в основном все, что я о ней знаю. — Эллиот снова уставился на ладонь Эванджелины, стараясь не встречаться с ней взглядом. — Но я попытаюсь узнать ее получше.
У Эванджелины перехватило дыхание.
— Это как-то связано с расторжением вашей помолвки?
— Нет, Эви. Мать Зои была танцовщицей, причем не особенно хорошей. Подобно многим женщинам, которых я… знал, она была…
— Вашей любовницей?
— В течение некоторого времени.
— А потом родилась Зоя?
— Да. Это было восемь лет назад. Мне следовало бы радоваться, а я пришел в ярость. Сначала я и вовсе не хотел ребенка. — Он горько усмехнулся. — Но мать Зои тоже ее не хотела.
— И что вы решили?
— Мы пришли к полюбовному соглашению, в соответствии с которым эта женщина должна была проживать за границей и никогда не возвращаться в Англию.
Эванджелина испуганно охнула.
— Значит, вы не видитесь с дочерью?
Эллиот, взглянув на нее, заявил холодно и твердо.
— Я не выпускаю из рук то, что принадлежит мне, Эви. В этом будьте уверены.
Несмотря на свое смятение, Эванджелина не могла не заметить угрозы, прозвучавшей в его словах.
— Кто о ней заботится? — спросил она.
— О ней забочусь я. Как умею, — сказал он в ответ. — Это означает, что я плачу нянюшкам, учителям музыки, гувернанткам, но я не так глуп, чтобы не понимать, что все это отличается от того, что получает, например, Фредерика.
— Наверное, вы правы, но все-таки это больше, чем получает большинство…
— Больше, чем обычно получают внебрачные дети от своих папаш? — саркастически закончил фразу Эллиот. — Видит Бог, я старался дать ей как можно больше, а оказалось, что дал так мало.
— Что именно вы хотите сказать?
Эллиот выпустил руку Эванджелины. Поднялся с кресла и принялся ходить из угла в угол.
— Дочь едва знает меня. Конечно, и я с опозданием пытаюсь узнать ее. Мне даже кажется, что она меня побаивается. И я боюсь ее.
— Боитесь?
— Да, Эви. Именно боюсь. Сам я никогда не был ребенком. Я был лишен детства. У меня были обязанности. Долг. Ожидания. — Он вдруг резко повернулся к ней. — Вы и понятия не имеете, что это такое.
Эванджелина протянула к нему руки, он медленно подошел и накрыл их своими ладонями.
— Имею, Эллиот, — тихо ответила она. — Я знаю, что вы имеете в виду.
— Расскажите, — просто сказал он и, не выпуская рук Эванджелины, снова уселся в кресло напротив нее.
— Когда умерла мама, мне было семнадцать лет и я уже помогала воспитывать братьев и сестер. Некогда наша семья была гораздо более многочисленной. Но на континенте во время войны свирепствовала холера. Мама, ослабленная родами Майкла, заболела первой. Потом Амелия, которой было четырнадцать. За ней — десятилетний Гарольд.