Усобники
Шрифт:
– К чему взываешь? — удивился великий князь. — Ужели слышу голос любимого боярина, советника?
– Затаись, княже, до поры, и твоё время придёт. Даст Тохта воинов, и ты с ними подомнёшь удельников.
– Теперь не дал, отчего же вдругорядь пошлёт?
– Как не даст, когда Даниил силу набирает. Хан такому князю завсегда на горло наступит. Только ты, княже, намекни: Москва-де ныне Коломну подмяла, Переяславль на себя приняла, а теперь князь Московский вокруг Можайска петли вьёт. Ужели откажется Тохта осадить Даниилкину прыть?
Этот разговор князь и боярин вели сразу, как Ерёма возвратился из Новгорода. Услышав приговор веча, князь взбеленился:
– У Новгорода память короткая, забыли, как я прошлым летом землицу карельскую им отвоевал? Ужо погодим, а когда начнут свей сызнова их щипать, поклонятся мне. А в Орду отправимся зимой, по санному пути, враз после полюдья.
– Ещё и снегом не запахло, а баскаки уже наизготове, прежде времени заявились.
– Хватка у них волчья. Особливо теперь, когда хан сбор дани на откуп отдал.
Ерёма поддакнул:
– За баскаками не поспеешь. Князь со смерда десятину берёт, а баскак — сколь загребёт.
Князь Андрей Александрович прошёлся по палате, постоял у оконца, послушал, как шумит дождь по тесовой крыше. Заметил, сокрушаясь:
– Зарядили, льют месяц целый.
– И похолодало.
– Пора печи топить.
– В лесу развезло, бабы и грибов не набрали.
– Ударят морозы — послать за ягодой.
– С мороза морошка сладка. Пироги знатные. А уж до чего наливка духмяна!
– Ты, боярин, скажи Акулине, в трапезную не пойду, пусть принесёт молока.
Ерёма ушёл, а великий князь снова из угла в угол прошёлся. Вспомнил княгиню Анастасию — и так на душе заболело! Отчего в монастырь подалась? Ужели в княжьих хоромах хуже, нежели в келье?
В палату вплыла сенная девка, поставила на стол ковш с топлёным молоком. У князя Андрея на губах усмешка. Крутобёдрая девка, словно налитая. Великий князь ущипнул её за грудь:
– Сочна, сочна… От тебя, ровно от печи, пышет, опаляешь.
Девка зарделась, хихикнула.
– Поди в опочивальню, постель изготовь.
Покачивая бёдрами, девка удалилась, а князь, проводив её взглядом, и сам вскоре отправился следом.
Как было — человек знает, но ведомо ли ему, что ждёт его? В молодости мыслит, что жизнь долгая, всё успеется, ан оглянулся — старость на пороге.
И гадает человек, чем встретит его день грядущий…
Испокон веков человек, в ком вера сильна, убеждён: как Бог пошлёт, так тому и быть.
Не в этом ли его терпение?
Многострадален русский человек, многострадальна его земля. Неужели во гневе на неё Господь? За какие прегрешения испытывает? И молятся люди истово: «Прости нам вины наши…»
Переяславцы свою землю чтут и холят. Она у них на урожаи щедрая, засухи редки, а леса оберегают пашенные поля от ветров. Ляжет первый снег ровно, прикроет посев озимых, и до самой весны, словно под тёплым одеялом, растут зеленя.
У посадника, боярина Игната, земли сразу же за городской стеной. Тут и деревни малые, починки в три-четыре избы. Смерды на земле посадника живут и его пашню обрабатывают.
Боярин наделил смердов землёй, и за то десятую часть урожая они отдают посаднику. Оно бы всё ничего, но из того, что остаётся смердам, баскаку плати, князь в полюдье заберёт…
Нередко бегут смерды от баскаков и тиунов, находят где-нибудь в лесной глуши свободные земли, распахивают их и живут починками, пока не наскочит на них княжий или боярский тиун…
Управляющий посадника Игната ввалился в боярские хоромы, когда день уже на ночь перевалил. Громыхая сапогами по выскобленным половицам, прошагал в горницу, где отдыхал посадник. Боярин удивлённо поднял брови:
– Почто язык вывалил, словно свора псов за тобой мчалась? Эвон, наследил сапожищами.
– Беда, боярин: с двух починков смерды сошли. Староста Егор, сказывают, останавливал их, но мужики связали его да ещё бока намяли… Перед полюдьем!
Посадник громыхнул по столешнице кулаком:
– Поутру сажай дворню на коней и скачи вдогонку. Ежели не воротишь, шкуру спущу со старосты. Эка, от дани скрыться замыслил!..
В полночь полил дождь, а на самом рассвете сменился густым снегом. Когда управляющий с холопами выехал с посадникова подворья, снег валил стеной. Он облеплял лицо, толстым мокрым слоем ложился на одежды, стекал по конским крупам.
Осадив лошадь у лесной кромки, управляющий долго соображал, в какую сторону подались смерды, да, гак и не решив, вернулся в усадьбу…
К обеду непогода унялась, тучи разорвало и проглянуло солнце. С деревьев срывались крупные капли, мокрые ветки хлестали по лицам, но смерды уходили всё дальше и дальше от прежних мест. Шли, размешивая лаптями опавшую листву и грязь, промокли, ворчали, ждали привала. Но староста будто не слышал, он злился и на дождь, и на свою нерасторопность, что не увёл смердов до ненастья, а теперь вот бредут они, выбиваясь из сил. Но останавливаться на отдых староста не решался: ну как управляющий идёт вдогонку?
Растянулись смерды. Бабы гнали скот, к коровьим рогам привязаны узлы с пожитками. Мужики вели коней, навьюченных мешками с зерном, колёсами от телег, осями, сохами…
Старосту догнал высокий старик в зипуне, но с непокрытой головой. Плешь и редкие седые волосы, мокрые от дождя, ещё не успели высохнуть. Старик тронул старосту за плечо:
– Утихомирься, Егор, гнев плохой советник, разум мутит.
– На себя злюсь. Запоздали.
– Народ морим, передохнуть надобно.
– Скажи люду, Захар, скоро конец пути, там и передохнем, обсушимся — и за дело. Я места давно приглядел — поляны под посевы, а неподалёку Волга… До снегов отсеяться надобно и жильё отрыть. Зиму скоротаем в землянках, а по весне избы срубим…