Усобники
Шрифт:
– А, Ерёма, умащивайся, ноги калачом сплетай. Сколь в Орду приезжаю, всё не привыкну.
– Чай, не татарин.
– Что слыхивал?
– У мурзы Четы побывал, два десятка беличьих шкурок поднёс, язык развязал. Сказывал, баскак Ахмат тобой недоволен, выход-де мал, и то до ханских ушей докатилось.
– Ахматка подл, а уж я ли его обижал? И откуда богатому выходу быть, скудеет земля.
Промолчал Ерёма, а князь спросил:
– В великом ли гневе хан?
– Чета того не ведает.
– И на том спасибо. Знать
– Ещё прознал, будто Ахматка добивался получить сбор ясака в Ростовской земле на откуп.
Князь посмотрел удивлённо:
– Не сыты ли баскаки возмущением против хивинца?
– Мыслю, княже, дал бы нам хан ярлык самим собирать ордынский выход: и Орде спокойней, и нам, гляди, чего перепадёт.
– Ты, Ерёма, мудрец, но о том не время речь вести, ныне оправдаться приехали. Ко всему, княжье недовольство вызовем, скажут, великий князь баскаком сделался, в своей земле откупщик.
Помолчали. Но вот Ерёма начал:
– Прости, княже, всё не осмеливался вопрос тебе задать. В Суздале ты у княгини побывал — поди, звал воротиться?
Андрей Александрович недовольно поморщился:
– Пусть молится.
Боярин почесал затылок:
– Однако велик ли грех за ней?
– Ей виднее.
– Тебе бы, княже, с ханом породниться, взять в жёны ту, на какую Тохта укажет. Тогда и князья удельные присмиреют.
– И без того хвосты подожмут. — Великий князь зевнул: — На сегодня довольно разговоров, боярин, спать хочу. Эвон, улягусь в уголке, будто пёс бездомный. И это русский князь-то…
На левое и правое побережье Москвы-реки надвинулась иссиня-чёрная туча. Рванул ветер, завихрил, поднял не скованную льдом воду, сорвал местами плохо уложенную солому на крышах изб и утих разом, будто и не дул. Потом налетели крупные снежные хлопья, и вскоре снег валил белой стеной — в двух шагах человека не видно.
В такую пору в домике Олексы и Дарьи закричал младенец. Дарья родила. Старая повитуха выбралась из-за печи, где лежала роженица, поклонилась замершему у двери Олексе:
– Радуйся, молодец, дочь у тебя. Голосистая, крепкая.
От счастья Олекса не знал, что и отвечать, к Дарье кинулся. А она, уставшая, но умиротворённая, только улыбалась. С того дня поселилась в домике ещё одна живая душа — Марья.
Зима в силу входила. Марья росла здоровой, прожорливой. Бывало, воротится Олекса с княжьей службы, глянет на Дарью, головой покачает:
– Всю кровинушку она у тебя выпьет. Да не корми ты её часто, себя пожалей.
Дарья посмеивалась:
– Пусть ест, молока много. Я тебе ещё не одну выращу. Ты лучше поведай, где ноне дозорил, что повидал.
Расскажет ей гридин, как день в дружине провёл, и бежит по хозяйству управляться. А оно у них немалое: корова, кабанчик да кур с десяток.
В субботний вечер Дарья заводила опару, замешивала тесто, пекла хлебы, а ранним воскресным утром, ещё и заря не загоралась, вытаскивала из печи румяные да духмяные пироги, укладывала их в берестяной короб, укутывала и несла на торг…
Так и жили Олекса с Дарьей.
Не одну неделю сидит великий князь Владимирский в Орде. Уже и с Дюденей увиделся, и у хорезмийки обласкан был — она его дарам, ровно дитя малое, радовалась, — а Тохта всё не допускает к себе.
Кинется русский князь то к одному ханскому вельможе, то к другому, но они ухмыляются. А ведь не с пустыми руками обегал их великий князь Владимирский: всё, что в Сарай привёз, порастряс, лишь придерживал подарки хану. Но когда позовёт его Тохта к ответу — неведомо.
Великий князь и боится этого часа, и ждёт его. Он падёт ниц перед грозными очами хана, и тот будет волен в его жизни и смерти. Но князь Андрей воспринимает позор как должное. Чингис и Батый поставили Русь на колени, и с той поры ханы повелевают русскими князьями, словно улусниками. Великий князь Владимирский знает, как здесь, в Орде, у хана Берке, сломили гордого и храброго отца — Александра Невского.
Его определили в живую лестницу к ханскому трону, и нога старого Берке вот-вот должна была ступить на шею и голову князю Александру, но хан велел ему подняться и встать рядом с царевичами.
Князь Андрей Александрович не мог представить, что творилось в душе отца, потому как сам он гордость свою оставлял дома, на Руси, где милостью хана Тохты повелевал князьями. Но удельные князья строптивы и не всегда покорны. Между ними часты раздоры, особенно когда делят уделы, — вот так случилось с Переяславским княжеством. По какому праву Даниил обрёл его, если им владел их отец Александр Ярославич? А ведь он, великий князь, поддержал брата, когда тот Коломну к Москве прирезал. Так-то отблагодарил его Даниил, с Михаилом Тверским связался, заодно против него, великого князя Владимирского!
Ох, если бы хан поверил ему и послал с ним, князем Андреем, свои тумены, чтобы наказать и Даниила, и Михаила, а заодно и Фёдора Ярославского!
От злости у князя Андрея желваки на скулах заиграли. Он представил, как будут метаться удельные князья, когда великий князь явится с ордынцами. Даниил отдаст ему Переяславль, а князья подпишут ряду.
Неожиданно вспомнил, как боярин Ерёма говорил: мол, тебе бы, князь, в родство с ханом войти… Оно хорошо, да что он, старый князь Андрей, станет делать с молодой женой? Может, потому и Анастасия от него в монастырь удалилась?