Усобники
Шрифт:
– Мыслимо ли, — говорил Даниил Александрович, положив руку на плечо Михаилу Ярославичу, — брат на брата войной шёл!
Тверской князь кивнул, а Даниил продолжал:
– Мы с тобой, Михайло, от одних корней, Ярославовых, не забудем этого.
Иван к Юрию подался, шепнул:
– Предадут, ох как предадут, ровно Иуда Христа.
Александр услышал, однако не возразил. Может, и прав меньший Даниилович? Сыну тверского князя Иван не приглянулся: ни ростом не вышел, ни обличьем.
– Говорили, умом Бог не обидел, но как в том убедиться, коли Александр с Иваном редко виделись?
– И оное случается? — насмешливо спросил Юрий у брата.
– Свершится, брат, и мы станем тому свидетелями.
– Ужели?
– Вспомни Священное Писание: когда пропоют петухи.
Юрий повернул голову к Александру:
– Чай, слыхал, о чём Иван плёл, — так это хмель в нём взыграл, а то и потехи ради.
И поднял кубок:
– Мыслю, Тверь с Москвой одной верёвкой связаны, пока Владимир над ними стоит.
В самом торце стола теснились переяславские бояре со своим посадником Игнатом, они тот разговор слышали. Посадник переглянулся с товарищами. Те кивнули, будто ведая, о чём Игнат сказывать будет. Встал кряжистый, седобородый посадник, заговорил трубным голосом:
– Князь Даниил Александрович, отныне ты нам князь и вместо отца. Одним уделом мы повязаны, и где главный город — Москва ли, Переяславль, — не о том моё слово. Мы, бояре переяславские, в чести были у князя Ивана, верим, и ты нас не обидишь.
Среди переяславцев прошёл гул одобрения, а князь Даниил подошёл к ним, руку поднял:
– Зрите, бояре, пальцы, и каждый из них мне дорог. Так и вы мне.
– Верим, князь.
А посадник своё гнёт:
– Ужели кто в том сомнение держал? Мы, князь, не о том речь ведём: дал бы ты нам на княжение своего сына Юрия.
Нахмурился Даниил Александрович:
– Я, бояре, думал о том и с сыновьями разговор имел. Два удела ныне в один тугой узел связаны, и не дробить его — такова моя воля. Вас же, бояре, заверяю: вы мне так же любы, как и московские.
Над притихшим, спящим Переяславлем подрагивали редкие крупные звёзды. Поднялся Даниил Александрович по крутой лестнице на угловую стрельницу, осмотрелся. В серебристом свете луны смутно угадывался ближний лес. Там две деревни, одна за другой, но князю их не видно: всё сливается в ночи. Темнеет освободившееся от снега поле. Днём на нём зеленеют латки озими. Совсем рядом с городом заросший кустами овраг.
Кутаясь в шубу, князь слушал, как перекликаются на стенах дозорные. Вот заухал сыч, заплакал обиженно. Воздух свежий, с весенним ночным морозцем. Дышалось легко, будто пил князь хмельное вино.
Вчера утром князь Даниил проводил тверичей, обнимались с Михаилом, в дружбе клялись. А на той неделе покинет Переяславль и он, Даниил, а здесь, в Переяславле, останется посадник Игнат. Пожалуй, лучше не сыскать: и разумом наделён, и характером твёрд, справедлив. Боярин и люду переяславскому по сердцу.
В эти размышления неожиданно вмешался внутренний голос: понапрасну ты-де благодушествуешь. Аль запамятовал брата Андрея? Не даст он тебе покоя, наведёт на Русь татар… Голос тихий, въедливый.
Вздрогнул Даниил. Правду, истинную правду услышал. Не оставит Андрей своих подлых замыслов, отправится с жалобой к Тохте, и ежели хан поверит ему, то вернётся великий князь с татарами, как уже не единожды случалось, причинят разор Москве и Тверь достанут. Эвон, когда Андрей с Дмитрием тяжбу за великое княжество затеяли, кто помог владимирскому князю? Ордынцы. И за то Андрей с ними Русью расплачивался…
Спустился князь с башенки, направился в хоромы. Теперь его мысли перебросились на те дни, когда Андрей с Дмитрием враждовали. Андрей начал и его, Даниила, втянул. А чем у хана доверие заслужил? Наговорил: Дмитрий-де не на Орду, а на немцев и Литву смотрит.
Тохта тем словам поверил, разгневался на Дмитрия, и пришлось тому горе мыкать. Сначала бежал в Новгород, от новгородцев и псковичей вернулся во Владимир. Его поддержал хан Ногай, и это совсем распалило Тохту. Он послал в подмогу Андрею тумен своих воинов, и те, как неводом, прошлись по русским княжествам и посадили Андрея на великокняжеский стол, а Дмитрий доживал последние годы в Волоколамском монастыре.
В опочивальне Даниил улёгся на широкое ложе, прикрылся шубой и всю ночь не сомкнул глаз — всё вспоминал. Думал о нелёгкой судьбе Руси. На мысль пришёл брат Андрей и брат Дмитрий. Вспомнил, как боярин Стодол возвестил о его смерти… А было всё так…
Московские княжьи хоромы бревенчатые, между брёвен сухим мхом переложены и оттого даже в самую лютую зиму жаркие. Палаты и сени просторные, с переходами, лесенками и башенками да все затейливой резьбой украшены. Хоромы поставлены три года назад и ещё пахнут сосной.
У князя Даниила в волосах и в бороде уже седина серебрилась, он кряжист и в движениях нетороплив. Овдовел Даниил рано и с той норы гак и живёт с сыновьями. Старшему, Юрию, шестнадцать сравнялось, Ивану на четырнадцатое лето повернуло. Остальных трёх Даниил Александрович в подгородном княжьем селе Ломотне держит под присмотром боярыни. Князь Даниил видится с ними время от времени.
В тот день, воротившись с охоты, сели за стол. Трапезовал с сыновьями, когда вошёл старый дворский. Даниил поднял глаза. Дворский сказал:
– Княже, гонец из Волока. Князь Дмитрий скончался. — И очи потупил.
Даниил резко поднялся, перекрестился:
– Упокой Господь его душу.
Повернулся к дворскому:
– Готовь коней, поеду с братом проститься.
Выехали на рассвете, едва засерело небо и начали гаснуть звёзды. За князем следовало с десяток гридней, стремя в стремя скакал ближний боярин Стодол. Он рядом с Даниилом с того часа, как Александр Ярославич тому Москву в удел дал. С тех пор минуло три десятка лет.