Усобники

Тумасов Борис Евгеньевич

Постепенно затихал лес, сгущались сумерки, жарилось на угольях мясо, и неторопливо вели беседу ватажники. Слушал их Олекса, дивился — от рождения не ведает человек, какие испытания ему посланы Господом, какую чашу испить, каким горем закусить.

– Мы, — говорил Сорвиголов, — мнишь, удачи ищем, но на лёгкую тропу нас злая судьба загнала. Вон Лука, ты порасспроси его. Боярин от него жёнку увёз, да ещё глумился: тебе, сказывал, смерд, жёнка ни к чему, эвон, в избе соседа полно девок.

Сорвиголов перевернул мясо, продолжил:

– Ведь и у меня своя судьба. Княжий тиун в полюдье клети мои обчистил, а весна голодна, дитя померло, следом и хозяйку схоронил. Оттого и в лес подался, на боярах да княжьих угодниках злобу вымещать.

Немало земель исходил Олекса с дедом-гусляром, много бед повидал, но разве когда задумывался, что же гнало людей в лес, заставляло сколачиваться в ватаги, промышлять воровством, разбоем? Прежде считал — бегут от ордынцев, от разорителей-баскаков, а теперь вот услышал и иное.

За полночь перевалило, луна временами пряталась в облаках. Разгрёб Сорвиголов уголья костра, разостлал на горячей золе армяк, сказал:

– Ложись, Олекса, может, сон увидишь сладкий.

* * *

Сердце-вещун, сердце-провидец — таким создал Всевышний человека…

Второй день княгиню Анастасию не покидала тревога. Она была с ней неотступно, болела душа. Предчувствие беды давило тяжёлым гнетом. Княгиня не могла ответить, есть ли тому какая причина. Мысль назойливая: не стряслось ли чего с Любомиром?

Анастасия не ела, не отлучалась из горницы, а на другой день, когда солнце поднялось к полудню, кликнула отрока и велела оседлать коня.

Накануне её осмотрел лекарь и поведал великому князю:

– Сие не болезнь, сие предстоящее материнство сказывается. Жди, великий князь, княжича…

Выбравшись за город, княгиня пустила коня в рысь. Сама того не замечая, ехала той дорогой, какую наездили они с Любомиром.

Послушный конь с рыси то переходил на широкий шаг, то пускался вскачь. Отрок едва поспевал за Анастасией. «Верно, — думал отрок, — княгиня в деревню едет, что в той дальней низине».

Княгиня неожиданно перевела коня в намёт, помчался за ней и отрок. Вдруг конь под княгиней, учуяв зверя, прянул в сторону, и Анастасия не удержалась в седле, выпала на дорогу.

Когда отрок склонился над ней, она корчилась от боли:

– Там, в деревне, старуха… Скачи…

Великий князь отдыхал после сытного обеда. Вздремнёт, пробудится, снова вздремнёт… Отрок ворвался в опочивальню с криком:

– Княже, княгиня убилась!..

Когда князь Андрей Александрович прискакал в деревню, Анастасия лежала на лавке, и слёзы скатывались по её щекам. Она прошептала:

– Не бывать дитяти, князь Андрей, не бывать…

* * *

Конь вынес Ногая на курган, и увиденное на мгновение озадачило хана. Опытный воин, он сразу понял замысел Тохты. Хан Золотой Орды развернул на Ногая все свои тумены, а те, которые послал будто вдогонку за ногаевскими улусами, — не ударят ли они в разгар сражения в спину орде Ногая?

Хан насупил брови:

– Сатар, у вестника, что не увидел тумены, выколи глаза и вырви язык.

И снова Ногай быстрым взором окинул войско Тохты от правого крыла до левого. Вон за передним полком толпятся ханские советники, военачальники, нукеры. Ногай глазами отыскал Тохту. Тот, верно, думает, что Ногай струсит и не примет бой? Нет, у Ногая холодная голова и ясный разум — так говорил Берке-хан, когда Ногай первым переправился через Клязьму-реку и вместе со своим десятком врезался в строй русского князя Андрея Ярославича.

В ту нору Ногаю едва перевалило через шестнадцатую луну и он водил всего десяток воинов. За тот бой Берке сделал Ногая сотником.

– Сатар, — спросил Ногай, — если тебе надо расколоть камень, что ты делаешь?

– Я бью его молотом, хан.

– Перед тобой каменный щит, и мы должны раздробить его.

Темник кивнул.

– А ответь, Сатар, как поступишь ты?

– Хан, по левую руку Тохта поставил основные силы. Видишь, как там крепко сбились в кулак тысячи воинов? Хан думает, что мы не осмелимся ударить по этому кулаку и повернём на правое крыло. Может, так и лучше, но я ударю Тохту по левую руку, где нас меньше всего ждут. Когда мы завяжем бой, Тохта постарается повернуть на меня своё чело [28] и нажмёт на нас грудью.

28

Чело — здесь: голова, начало, перёд чего-либо.

– Ты мудро рассудил, Сатар. Когда правое крыло обнажит сабли и насядет на тебя, оно непременно повернётся ко мне боком и я вышлю на него темников Сургана и Надира. Тохта не выдержит паники, тут я с тремя тысячами вступлю в сражение. Мы одолеем Тохту и заставим его бежать, как трусливого шакала.

* * *

На дальние курганы выскочили первые всадники, крутнули коней и исчезли, а вскоре в степи появились сотни и тысячи воинов. Они выстроились в боевой порядок, подняли бунчуки, застучали в тулумбасы. Раздались звонкие команды, и в сухую землю ударили тысячи копыт.

Орда пошла на орду.

Сшиблись. Зазвенел металл, лязгала сталь сабель, визжали и хрипели воины. Ржали, грызли человека дикие татарские кони. Степь кричала и стонала, щедро лилась кровь, под конскими копытами трещали кости воинов.

В битве сцепились две конные силы, и никогда прежде не доводилось видеть. Любомиру такую жестокую сечь. Накануне боя мурза Чета сказал русским гридням:

– Кто приведёт хану на аркане ослушника Ногая, тот, милостью величайшего, будет вознаграждён.

– Зрите, Ногай на кургане! — выкрикнул Любомир и первым толкнул коня в сечу.

За ним помчались другие гридин.

– Заедино держитесь! — подал голос Любомир и занёс меч.

Долго рубились русичи, и там, где гуляли их мечи, пролегали улицы. К исходу боя половина русичей пала под татарскими саблями.

Сначала бой склонялся в пользу Ногая. Вот качнулось левое крыло орды Тохты, но вскоре выровнялось. Не повернул хан Тохта и чело. Тогда ударили по нему ногайцы, задев и правое крыло. Будто изогнулось золотоордынское воинство, но спустя время тоже выровнялось.