Усобники

Тумасов Борис Евгеньевич

– Не отправиться ли тебе, Петруха, со мной на Москву? Князю Даниилу такие воины нужны.

Старик отложил ложку, на Олексу из-под густых бровей покосился. Недовольно заметил:

– Ты, гридин, Петруху не искушай. Он смерд, пахарь, и его дело землю обихаживать. Ты вот от земли отошёл, он уйдёт, другие побегут, а кто хлеб растить станет? А без хлеба, гридин, как жить? Так что у Петрухи судьба ратая.

Накануне отъезда Олекса пробудился затемно. В избе горела лучина и пахло свежеиспечённым хлебом. Этот дурманящий

хлебный дух живо напомнил гридину Дарью. С радостью подумал о предстоящей встрече…

Провожали Олексу всей деревней. Старуха положила в суму хлеба, а когда гридин ступил в стремя, отёрла слезу:

– Прикипела к тебе, ровно к сыну.

А старик заметил:

– Ты, отрок, не обессудь, что Петруху не отпустил: его удел пашню холить…

Застоявшийся конь легко нёс гридина лесами-перелесками. Ближе к Москве потянулись сосновые и берёзовые леса. Места ягодные, грибные. Глаза Олексы часто натыкались на целые семьи грибов. Мясистые, не тронутые червями, они красовались тёмными и красными шапками. Не баловал, по всему видно, эти края грибник. Деревни редкие, малолюдные, земля ордынскими конями избита. Не успеет смерд хозяйство поднять, так то орда налетит, то баскак заявится. И в поисках спасения уходил люд в глубь лесов.

О приближении деревни Олекса судил по редким хлебным полям. Они начинались у самых изб. Время осеннее, и поля щетинились жнивьём.

Приближалась зима. Пожухлая листва, налившиеся алым соком кисти рябины.

О близости зимы говорили прохладные утра, лишь к обеду грело солнце. Оно ходило низко в небе, и едва выберется из-за Москвы-реки, как тут же спешит укрыться где-то за дальними лесами.

В дороге Олекса думал о Дарье. Ежели прознала она о его болезни, наверно, мыслит, что и в живых Олексы нет. Да и как иначе, коли август на исходе, листопаду начало, а Олекса всё не возвращается.

А может, позабыла его Дарья? И, подумав о том, гридин заторопил коня. Ему не терпелось поскорее оказаться в Москве…

* * *

Вырвавшись из московского плена, князь Константин Романович потребовал созвать съезд. Съехались удельные князья в Дмитрове, но, прежде чем съезд начать, уселись за общим столом, уставленным обильной едой, друг на друга поглядывают. Но вот поднялся старейший по годам смоленский князь Святослав Глебович, повёл взглядом из-под седых бровей:

– Поднимем, братья, кубки с мёдом сладким, и пусть не будет меж нами распрей.

Не успели князья к кубкам приложиться, как возмущённый голос Константина Романовича остановил их:

– О каком согласии речь ведёшь, князь Святослав Глебович, когда Даниил нож мне в спину всадил?!

Загудели разноголосо за столом, кто в поддержку, кто против. Однако кубки осушили и спор продолжили. Тверской князь за Москву голос подал:

– Малый удел у князя Даниила, а у него два сына в возрасте, им самим скоро наделы выделять.

– Так ты, Михайло Ярославич, считаешь, за счёт Рязани? Коли ты такой добрый, от Твери оторви.

Молчавший до того великий князь Владимирский в спор вмешался:

– Ведь ты, Константин Романович, с Даниилом ряду подписывал!

Рязанец вскипятился:

– Брат твой, аки тать, за горло ухватил! Ко всему, ты, князь Андрей, его руку держал!

– Говори, князь Константин, да не завирайся, — огрызнулся Андрей Александрович. — Княжество твоё эвон какое раздольное, и сам ты пауку уподобился — лапы разбросал.

– Я паук? Нет уж, великий князь, это вы с братом сети плетёте!

– Доколе, братья, вы будете ножи точить друг против друга? — снова подал голос князь Смоленский. — Не пора ли нам один за всех, все за одного стоять, всё полюбовно миром решать?

– Истину глаголешь! — враз поддержали его князья Ярославский и Ростовский.

– Того и я прошу, — раздался скорбный голос князя Даниила. — Пусть Коломна будет на нищету княжества моего.

– И то так, — согласился смоленский князь. — Поди, не оскудеешь, князь Константин.

– Ох, чую, князь Святослав, когда князь Московский тебя щипать примется, по-иному взвоешь! — выкрикнул с обидой рязанский князь. И махнул рукой: — Вы, князья порубежные, к Литве тянете. Оно всё легче, чем татары, а сами к согласию взываете!

– Я к Литве? Побойся Бога, князь Константин! Подобру ли Чёрная Русь под Литвой? Аль мы ей заступ? Каждый о своём мыслит, а нас татары и литовцы ровно клещами жмут.

Ростовский князь поддержал смоленского:

– Воистину, Святослав Глебович, ежели бы мы против татар заедино стояли, может, и ханские чувяки не лизали.

Великий князь побагровел, но смолчал.

Сгустились сумерки, и холопы внесли свечи. Помолчав, князья снова принялись за разборки. Спорили до хрипоты, к еде не притрагивались. Наконец устали, и князь Андрей Александрович сказал резко:

Поелику между Москвой и Рязанью ряда о Коломне, то пусть будет, как ею определено, но впредь подобного не допускать.

Великого князя поддержал тверской, а следом и другие подали голос одобрения, и только Константин Романович зло выкрикнул:

– Во имя такой справедливости съезд собрали?

И возмущённый князь покинул палату. Даниил вскочил, с шумом отодвинул лавку:

– Чую, наведёт рязанец татар, коли отпустим его с миром…

Вёрстах в десяти от Дмитрова налетели на рязанских дружинников гридни московского князя, кого саблями посекли, кого копьями покололи, а тех, кто ускакать попытался, стрелы догнали. Самого же князя Константина с коня сбили, связали и в Москву увезли.

Кинули рязанского князя в поруб на долгие годы, и словно забыли о нём удельные князья.

<