Успех (Книги 4-5)
Шрифт:
Пауль Гессрейтер в начале ее речи расхаживал взад и вперед по комнате. Когда она сказала, что деньги для него она, во всяком случае, добудет, он приостановился. Но затем с каждой новой ее фразой он отступал все дальше, пока не остановился, прижавшись к стене, глуповато раскрыв маленький рот и с испугом, своими карими глазами с поволокой глядел в красивое лицо своей подруги. В то время как она говорила, медленно рушилась вся его сорокачетырехлетняя жизнь. В панике, изо всех уголков своего мозга собирал он различные отговорки. Но даже еще хорошенько не обдумав их, он уже знал, что все это чепуха и что Катарина была права. Знал, что должен будет подчиниться всем ее распоряжениям. Каждая ее фраза била его по голове. Возможно, что он и не был таким выдающимся человеком, каким иногда воображал себя, но у него было доброе мюнхенское сердце, и они прожили вместе столько лет; и сейчас он не мог понять, что можно быть таким жестоким, как вот эта сидевшая перед ним женщина.
Она кончила. Г-н Гессрейтер медленно приходил в себя. Он отошел от стены, заговорил. Речь получилась длинная. Спокойные глаза Катарины следили за расхаживающим взад и вперед мужчиной. Она молчала и, когда он кончил, даже не улыбнулась.
Затем он снова добродушно принялся уговаривать ее. Изгнать искусство из "Южногерманской керамики" - одна мысль об этом пронзает его насквозь! Но так уж и быть, - если ей этого непременно хочется, он будет уступчив, он подчинится ее желанию. Обвенчаться? Он, правда, не представляет себе, чтобы это составило большую экономию, но раз она считает, что без Петерсберга не обойтись, - ладно, он согласен на Петерсберг. Только дом его, его прекрасный дом на Зеештрассе... нет, пусть она извинит его: тут он с ней расходится во мнениях. Время, труд, вкус, жизнь, душу, вложенные им в этот дом, - этого никто не возместит ему. Было бы бесконечно жалко, да и просто бессмысленно, расстаться с домом. Да и вообще, как, собственно, она себе это представляет? Они ведь не крестьяне, им нужен город, не могут же они круглый год жить в деревне! Это просто-напросто исключается.
Госпожа фон Радольная ответила, что так себе этого дела и не представляла. Он мог бы снять небольшую квартиру в Мюнхене, квартиру-ателье. Кое-что из дома на Зеештрассе там ему, вероятно, удалось бы разместить. Ему придется уж как-нибудь с божьей помощью приспособиться.
– Мне тоже иногда приходилось приспосабливаться, - сказала она.
Она не повысила голоса, продолжала говорить медленно и любезно, но то, как она произнесла эти слова: "Мне тоже иногда приходилось приспосабливаться", - заставило Гессрейтера понять, что возражать здесь было бесполезно. Он знал, что подразумевала она при этом не пережитые финансовые затруднения, а те времена, когда она писала ему в Париж, а он на ее письма отвечал в деловито-любезном тоне.
Итак, г-жа фон Радольная взяла дело в свои руки, и все устроилось очень быстро. Она продала дом на Зеештрассе кому-то, кто явно был лишь подставным лицом настоящего покупателя. Г-н Гессрейтер сам не знал, кому теперь принадлежит его дом. Теперь оставалось только снять квартиру, на годы вперед решить, какие стены, какие улицы будешь иметь перед глазами, каким воздухом будешь дышать. Об этом нужно было хорошенько посоветоваться с самим собой, с друзьями, с художниками, для этого сколько-нибудь утонченному человеку нужны были месяцы. Но г-жа фон Радольная и тут не стала тратить лишнее время. Вместо девяти больших и пяти маленьких комнат, не считая кладовых и каморок, которыми г-н Гессрейтер располагал на Зеештрассе, он получил теперь ателье и спальню в доходном доме по Элизабетштрассе, в четвертом этаже - в "Юхэ". "Юхэ" в Мюнхене презрительно называли верхние этажи домов. Ведь там было высоко, как на вершинах гор, и человеку могла прийти охота испустить переливчатый горный крик: "Юхэ!" Г-н Гессрейтер, однако, не испытывал желания испускать переливчатые горные крики. Он не очень горевал о том, что он уже больше не крупный делец; но то, что он утратил свой дом, свою мебель, - вот это терзало его. Сердце человеческое не велико, и удивительно, сколько утвари - письменных столов, кресел, диванов, кушеток - умещалось в сердце г-на Гессрейтера. В его сердце - но не в его новой квартире на Элизабетштрассе. Если поставить большую кровать с экзотическими фигурами в спальню, то там нельзя будет повернуться. А куда девать горки, модели кораблей, "железную деву" - его любимое орудие пыток, все забавное, такой дорогой его сердцу хлам? Г-жа фон Радольная ни единой вещи не соглашалась приютить у себя в Луитпольдсбрунне; все, что не могло уместиться в квартире на Элизабетштрассе, должно быть продано с аукциона. Г-н Гессрейтер впервые взбунтовался. Но сопротивление его длилось недолго.
В один из последних дней апреля состоялся аукцион. Пришло много членов "Купеческого клуба" и "Мужского клуба". Весь дом на Зеештрассе был переполнен любопытными и покупателями.
Господин Гессрейтер не присутствовал при продаже своей обстановки. Был чудесный, ясный день. Он гулял в Английском саду. Шел лениво-упругой походкой, помахивая тростью с набалдашником из слоновой кости. "Это все-таки свинство!
– думал он.
– Какая глупость: расшвырять все это!" И он представлял себе, как все с таким трудом собранные вещи расходятся по чужим, глупым, равнодушным рукам. Ему хотелось проникнуть в толпу любопытных, среди которых большинство было ему, наверно, знакомо, добродушными, чуть приправленными горечью словами поздравить новых владельцев. Но он не сделал этого. Все больше удалялся от Зеештрассе, дошел до Галереи полководцев. Досада по поводу идиотского памятного камня, которым эти негодяи снова опоганили прекрасную площадь, несколько отвлекла его от тяжелых мыслей.
На Зеештрассе между тем царило большое, деловое оживление. Мебель в стиле "бидермайер" и "ампир", горки, все уютные и забавные вещицы, посуда и утварь, предназначавшаяся для больших вечеров, костюмы, платки, картины и скульптура шли с первой, второй, третьей надбавки. Не в одни только равнодушные руки попали все эти предметы: многие из новых владельцев сияли от радости, вызванной покупкой. Для Грейдерера, Маттеи, для старика Мессершмидта сегодня был удачный день.
С аукциона пошел и автопортрет Анны-Элизабет Гайдер. Г-н Гессрейтер хотел взять его с собой, повесить в своей новой спальне, но г-жа фон Радольная не пожелала этого. И вот сейчас аукционист предлагал к продаже этот портрет. Беспомощно и трогательно вытянув шею, смотрела умершая девушка на собравшихся. Похотливо и неприязненно глядели люди на вызвавшую столько разговоров картину. Эта картина породила беспокойство, несчастье, шумиху. Художнице, написавшей ее, она не принесла добра, и Крюгеру, первому откопавшему ее и повесившему в галерее, она тоже не принесла добра, и Гессрейтеру - это видно было сейчас - она также не пошла на пользу. Пользу она принесла только торговцу предметами искусства Новодному. Он и сегодня объявил первую надбавку. Серьезно конкурировал с ним лишь художник Грейдерер. После короткой борьбы портрет остался за Новодным.
Госпожа фон Радольная знала, для кого он приобрел картину, знала, что картина теперь принадлежит тому же лицу, которое приобрело и дом, - Пятому евангелисту. Со времени стабилизации марки она была в тесной дружбе с г-ном фон Рейндлем. С чувством уважения следила она за тем, как своевременно и умно этот человек подготовился к изменению обстановки. Нравилось ей также, что, едва закрепив нажитое, он отошел от дел и, как в юности, заполнял свои дни гораздо более важными пустяками.
Она поглядела в его сторону. Он казался мало заинтересованным; аукцион, даже короткая борьба Новодного с художником Грейдерером не привлекла его внимания. Мясистый, сидел он в глубоком кресле, вытянув ноги, лениво прислушиваясь к тому, что говорил стоявший около него г-н Пфаундлер. Да, Катарина устроила г-ну Пфаундлеру, хотя он этого и не заслуживал, давно желанный контакт с Пятым евангелистом. В связи со стабилизацией денег Мюнхен вновь обрел прежнюю любовь к увеселениям. Г-н Пфаундлер шел в гору, Катарина разделяла его мнение, что нужно ближайший карнавал поднять на прежнюю высоту, придать ему прежний размах и роскошь, и город тогда сам собой снова станет центром германского праздничного веселья. Такой настоящий карнавал требовал, правда, организационных расходов, капитала. Она могла только одобрить, что Пфаундлер уже сейчас, в мае, старался закрепить за собой поддержку Рейндля на зиму.
Шла как раз продажа моделей кораблей. Г-н Пфаундлер тоже участвовал в торгах. Желающих было довольно много, но г-н Пфаундлер не отступал. Рейндль из своего кресла сонно и насмешливо снизу вверх поглядывал на него. Г-ну Пфаундлеру хотелось приобрести этот корабль, он видел в нем эмблему. Он чувствовал себя великим искателем приключений, его планы были гораздо обширнее, чем предполагала г-жа фон Радольная. Если из двух вещей, которыми славился Мюнхен, одна, а именно пиво, поддавалась экспорту, то почему нельзя было экспортировать вторую - празднества, мюнхенский карнавал? То, что не удалось Кутцнеру, - поход на Берлин, - осуществит именно он, Пфаундлер. Он сознавал себя способным на это. Уже сейчас большие мюнхенские рестораны, принадлежавшие пивоваренным заводам, открыли в Берлине свои филиалы, уже сейчас устраиваются там мюнхенские "пивные праздники". Он разовьет это дело. Организует увеселительное заведение небывалых размеров в самом сердце ненавистного города. "Bavaria" будет его название, и наслаждаться там можно будет всеми прелестями настоящей Баварии. Горная деревушка, горное пастбище с живым скотом, Терезиенвизе, осенний праздник, катание с гор, горцы с их характерными песнями, исполнители баварской чечетки, и каждый вечер - целый бык, жаренный на вертеле, и каждый вечер - заход солнца в горах. Из ночи в ночь три тысячи посетителей в самом центре мерзкой прусской столицы будут петь "Пока старый Петер" и "Да здравствуют веселье и уют". Он это состряпает, он добьется этого. Он и Рейндля целиком перетянет на свою сторону. Пфаундлер вошел в раж. Перебил у других покупателей модель корабля.
Катарина с удовольствием наблюдала, как исчезали модели кораблей, которые так неудобно свешивались здесь когда-то с потолка. Хорошо, что воздух тут станет чище. Хорошо, что сюда переберется Рейндль, а на место покойного г-на фон Радольного передвинется г-н Гессрейтер. После моделей кораблей наступила очередь больших, неуклюжих глобусов, затем кукол. Маттеи и старик Мессершмидт накупили больше, чем в состоянии были оплатить. На Зеештрассе становилось свободнее дышать.
Господин Гессрейтер завершил свою прогулку. Катарина пригласила его провести вечер и ночь в Луитпольдсбрунне, но он был полон грусти и обиды и хотел гневную печаль свою испить в одиночестве, по всем правилам. Он был теперь беден, а бедность имеет свои законы. Ему доставляло горькое наслаждение подчиняться этим законам. Он купил булку и кусок ливерного паштета - блюдо, состоявшее из муки и печенки. Поднялся, досыта смакуя тяжесть подъема по бесконечным ступенькам в "Юхэ", в свое новое жилище. Он не достал ни скатерти, ни вилки, ни ножа, ни тарелки. Поел на непокрытом столе, на бумаге, в которую был завернут паштет. Впрочем, стол был исключительно красивый, в стиле "ампир", за него на аукционе дали бы хорошую цену, и г-н Гессрейтер ел очень осторожно, чтобы не испачкать его.
Затем он улегся на широкую, низкую кровать в стиле "бидермайер". Он не мог отказать себе в удовольствии осторожно погладить позолоченные экзотические фигуры. Хоть это удалось ему спасти! Он попытался читать. Запах оставленной им на столе бумаги из-под паштета раздражал его. Он встал, взял бумагу, спустил ее в уборной в трубу. Зазвучала эолова арфа. Она занимала немного места и последовала за ним по пути лишений.
15. КАСПАР ПРЕКЛЬ ОТПРАВЛЯЕТСЯ НА ВОСТОК
Приказ, который инженер Каспар Прекль когда-то, при сожжении "Смиренного животного", написал себе самому, он прикрепил кнопками к стене над своей кроватью (в переводе на русский язык, чтобы Анни не могла прочесть его). Пункт 1-й, относительно капиталиста Рейндля, был улажен. Акционерное общество "Баварские автомобильные заводы" строило завод в Нижнем Новгороде, договор с Преклем был подписан, и в ближайшем будущем он выезжает к месту службы в качестве старшего инженера. Пункт 1-й он мог уже вычеркнуть. Пункт 2-й, относительно заключенного Мартина Крюгера, отпал, к сожалению, сам собою, причем раньше, чем Каспар сумел помочь Мартину Крюгеру пробиться к новым взглядам. Как бы там ни было, и этот пункт был вычеркнут. Но не в порядке был еще пункт 3-й, относительно девицы Анни Лехнер. Каспар Прекль, в соответствии со своей программой, спросил ее, желает ли она вступить в партию и вместе с ним поехать в России, Он был очень взволнован. Оставляя в стороне всякие теории, следовало признать, что они не только вместе ели и вместе спали - между ним и этой девушкой было ведь нечто большее. Он опасался мещанской сцены, упреков, просьб, обид и в конце - взрыва смеха и отказа. Он ошибся. Анни несколько минут просидела молча и задумчиво, затем спокойно и рассудительно сказала, что с маху на такой вопрос ответить нельзя. Пусть он немного подождет, она своевременно даст ему ответ.