Успешная короткая презентация
Шрифт:
«Никто не знает своей судьбы. Не знал и Нед Мэлоун, подходя к зданию Зоологического института, что в этот промозглый весенний вечер 19.. года он стоял на пороге удивительных приключений».
Меня эта фраза о судьбе и знании своей судьбы зацепила еще в раннем детстве, еще с тех пор, как я ее увидела в диафильме «Затерянный мир» (А. Конан Дойль. Художник В. Шевченко).
А сейчас эта фраза стала лейтмотивом моей жизни, моей судьбы и моих приключений.
Я тоже многого не знала о своей судьбе, родившись в семье художника.
Я родилась, жила, шла своим
И вот в моей жизни так все сложилось, что мне стало необходимо рассказать о своем отце со сцены. И не просто публике, близким, родственникам, а детям, занимающимся творчеством. И в своем рассказе переплести историю жизни отца, его судьбу, судьбу его близких, свою судьбу и творчество отца, художника, талантливого художника.
Возникла паника. Как в короткий срок научиться говорить со сцены о своем личном, интимном и в то же время о высоком и духовном. С чего начать?
Когда есть конкретный вопрос, то на него легко найти конкретный ответ.
Так и состоялось мое знакомство с Евгенией Шестаковой.
Сначала были групповые занятия. Меня научили дышать, слушать и слышать себя, меня научили нехитрым, но действенным упражнениям.
После всего этого я попросилась на индивидуальное занятие.
И вот вечером оно состоялось.
Первым вопросом Евгении после приветствия и моей сумбурной речи был: «А текст самой речи есть?»
– Нет. Каждое мое выступление – это импровизация. И сколько бы я ни писала речей, я всегда от них отступаю. Мне неинтересно их читать. Представляю, как неинтересно их слушать.
Евгения на мгновение задумалась.
– Понятно. Ну а план есть, о чем говорить будете?
– И плана нет. У меня есть только страх сцены, и я не знаю, как начать свою речь!
У меня началась паника, а где-то внутри появилось ощущение заламывания рук от отчаяния.
Тут Евгения опять внимательно посмотрела на меня.
– Сейчас я дам вам посмотреть три выступления, и мы их немного разберем.
Внутри меня все заныло от тоски, появилось внутреннее сопротивление – опять на кого-то смотреть, ко мне это не имеет никакого отношения, меня это отводит от меня, от моего страха сцены, они – это они, а я – это я!
Но я покорилась и на этот раз судьбе и затихла.
Сначала мы посмотрели выступление Джобса. Потом Рэнди Пауша. Потом Стива Балмера.
Смотрели по несколько минут каждого выступления, но эти коротенькие отрывки по 3–4 минуты были нами тщательно разобраны и рассмотрены.
Мы остановились на выступлении Джобса. Я не буду точно описывать, как оно проходило, я напишу о том, чем оно стало для меня.
Как часто бывает, мы что-то видим, но не понимаем, не вникаем и проходим мимо. Например, мы видим картину, но можем пройти мимо нее, потому что мы не знаем о ней ничего, кроме того, что она висит в красивой раме, написана маслом, написана кем-то из великих художников. И мы все равно пройдем мимо, пожав плечами, – ну и что? Висит и висит себе – и пусть висит дальше. А если вдруг возле этой картины застать знатока, искусствоведа, другого художника и послушать, что он может рассказать об этой картине, эта картина заиграет всеми цветами и красками, наполнится смыслом и может даже стать частью истории нашей жизни и нашей судьбы.
Так получилось и с речью Джобса. Евгения посекундно стала объяснять каждое движение Джобса, и тут вдруг оказалось, что каждый жест, каждый взгляд, каждая полуулыбка были наполнены смыслом. Глубоким смыслом.
Первое, что он сделал, он просто подошел к трибуне с листком и бутылкой воды, которую стал там размещать. Все это время внимание публики было поглощено манипуляциями Джобса, и никто не догадывался, что Джобс таким образом избавлялся от своего смущения перед публичным выступлением. Все были захвачены его манипуляциями. Он обустраивал свое место выступления и делал это уютно, без раздражения. Все это длилось несколько секунд. Но было видно, как спадает напряжение у Джобса и у публики, которая стала входить в ритм доверительной беседы.
Потом были произнесены три фразы. «Спасибо! Для меня большая честь быть с вами сегодня на вручении дипломов одного из самых лучших университетов мира. Я университетов не оканчивал, но сегодня я в каком-то смысле как никогда приблизился к окончанию университета». Я записала их для себя слово в слово. Они стали ключевыми для выступления Джобса и как бы разгоном для его речи, а потом и для моей собственной.
Этими фразами мы с Джобсом успокаивали себя, наполняли свои легкие кислородом, наше сердце переставало учащенно биться, как испуганный кролик, пойманный за уши, наша речь становилась плавной, и публика начинала нас слушать, входить в ритм нашей речи, воспринимать смысл слов.
В первой фразе я, как и Джобс, выразила свою благодарность за предоставленную возможность говорить на этой сцене.
Я, как и Джобс, не имела специального образования. Мечтой моего отца было, чтобы кто-то из нас учился в художественном заведении. Но в моей жизни этого не случилось, а тут вдруг все сошлось: и отец, и мое выступление, и мой разговор об отце как художнике и человеке. И что говорить об этом буду я – его дочь, лучшее, по его словам, «произведение». Одна фраза-благодарность, но сколько в ней было смысла!
В следующей фразе, как и Джобс, я обозначила план своей речи-беседы. Что я буду рассказывать об отце, о его таланте, о становлении его как художника. О его войне. О личной жизни художника. Одна история, но хронологически поделенная на три блока. Три блока, вплетающих в себя узоры жизни и творчества, эти искрящиеся потоки – жизнь творца и творчество художника.
После таких подготовительных фраз мой рассказ об отце потек сам собой. Голос стал ровным и спокойным. Я говорила без микрофона, а зал сидел, затаив дыхание, слушал, не шелохнувшись, полтора часа.