Усыпальница
Шрифт:
Мири вздохнула.
— Я хочу помочь вам чем только смогу, но вынуждена настаивать, чтобы все человеческие останки, которые вы нашли, были немедленно переданы «Хеврат Кадиша».
Рэнд потер заросшие щетиной щеки и устало посмотрел на нее.
— На столе в пещере разложен скелет мужчины. Последний оссуарий открыт, и его нельзя перемещать — даже прикасаться к нему. Я не могу переложить кости в оссуарий и отдать их в таком виде, так что если вы предложите им спуститься в гробницу и забрать кости со стола самостоятельно, это будет наилучшее решение.
— Спасибо. — Мири почтительно кивнула. — Я сейчас им это скажу.
Снова засунув руки в карманы, Рэнд развернулся в сторону гробницы.
— Профессор Баллок, — окликнула Мири.
Он обернулся.
— Когда они уедут, я останусь, чтобы помочь вам.
— На самом деле в этом нет необходимости.
Невесело улыбнувшись, она повернулась к «Хеврат Кадиша».
И тут до Рэнда дошло, что когда гробница опустеет и раскопки подойдут к концу, закончится и дежурство старшего сержанта Шарон. Она, наверное, поедет домой, а они с Трейси вернутся в отель «Рамат-Рахель».
Конечно, именно так все и будет.
Именно так.
«А ты думал, как-то по-другому?» — задал он вопрос самому себе.
47
26 год от P. X.
Лидда
Возвращение из Кесарии в Иерусалим для Каиафы превратилось в подлинное мучение. Он ничего не говорил, лишь коротко отдавал приказы или о чем-нибудь спрашивал слугу, верного Малха. Временами его начинала бить дрожь. Когда они достигли Лидды, он уже боялся, что грудь разорвется от бешеного биения сердца.
Постоялый двор у пересечения виа Марис, Морской дороги, и дороги в Еммаус казался самым подходящим местом для отдыха на пути между Иоппой и Иерусалимом. Но здесь было множество путников: зловонные караванщики, шумные римские солдаты, чиновники, пронырливые торговцы из Египта и евреи из прибрежных городов — Аполлонии, Иоппы и Ашдода. Одни направлялись в иерусалимский Храм, другие возвращались обратно. А с ними — многочисленные лошади и ослы. А также куры, овцы и козы, которых здесь держали, и тучи мух. Смешение языков: латыни, греческого, египетского и арамейского, а иногда и других. Мешанина из запахов еды, которую готовили сразу на нескольких очагах. От всего этого может стать дурно даже человеку, который прекрасно себя чувствует. А Каиафа чувствовал себя далеко не прекрасно.
Знакомая боль не давала ему покоя с самой аудиенции у префекта. Как обычно, все началось с тупой боли, едва заметной на фоне усталости и беспокойства, оставшихся после всего, что ему пришлось сделать. Или не сделать. Беда казалась почти неминуемой. Когда он и Малх покинули снятое в Аполлонии жилье, на смену беспокойству пришла нескончаемая пульсирующая боль в висках и за правым глазом. Непрерывная тошнота, которая дважды за сегодняшний день заставила сделать остановку в пути.
— Скоро Шаббат, — прошептал Малх, помогая первосвященнику устроиться на кровати под навесом. — Вы сможете как следует отдохнуть.
— Отдохнуть? — пробормотал Каиафа.
Пот стекал по его лицу, каплями повисая на верхней губе.
— Разве я смогу отдохнуть? Тем более здесь.
— Я принесу вам воды из колодца.
— Не оставляй меня, Малх! Я не хочу пить. Останься, — попросил Каиафа, прижимая пальцами веки.
Но Малх быстро вернулся и принес булькающий бурдюк из козловой кожи. Каиафа открыл глаза — ненадолго, только чтобы увидеть, как Малх намочил в воде платок. Слегка отжав, он накрыл им глаза и лоб первосвященника.
— Вы должны отдохнуть. Путь был очень тяжелый.
— Дорога здесь ни при чем, — ответил Каиафа. — Я боюсь, Малх. За Гамалиила. За мой народ. За страну.
Он громко застонал, будто стоны могли облегчить терзающую его боль.
— Что, если у нас ничего не выйдет? Если я отправил их прямиком в Шеол? [33] Что мне делать тогда?
Мысль о том, что придется провести Шаббат в этом шумном и зловонном караван-сарае в каких-то тридцати милях [34] от дома, ужасала Каиафу. Но еще хуже было то, что пройдут дни, а он так и не будет знать, принесла ли его стратегия плоды, на которые он рассчитывал. Оставалось ждать весточки от Гамалиила и остальных.
33
Шеол — у древних евреев ад, преисподняя.
34
Порядка 50 км, то есть не намного больше «дневного перехода».
Что будет, если Пилат просто тянул время или лицемерил? Что, если он не захочет принять Гамалиила и его посольство? Или толпа откажется последовать за Гамалиилом и бросится на солдат? Что, если…
О чем он думал? И как Гамалиил мог совершить такую глупость — согласиться на его план. Даже после того как Каиафа попытался разубедить его и объяснить, на какой риск он идет? Слишком много «если». Им не следовало так поступать.
Приподнявшись на локтях, Каиафа чувствовал, что не может дышать. Воздух не проникал в легкие. Он умрет здесь, на этом жалком постоялом дворе.
48
Южный Иерусалим, Тальпиот
Картина была поистине сюрреалистическая.
Трейси наблюдала ее сверху, вместе с отцом. Мужчины в черных шляпах сгрудились вокруг складного стола, на котором лежал скелет, извлеченный из последнего оссуария. Двое, самые старшие, стояли рядом с Трейси, у входа в склеп. Видимо, им было не под силу спуститься по лестнице.
Шляпы начали раскачиваться взад-вперед, кто-то запел молитву — слова Трейси не понимала. Остальные время от времени хором произносили: «Амен».