Уто
Шрифт:
Звонит телефон. Звонит телефон. Нина вбегает в гостиную, бросается к аппарату, чтобы успеть снять трубку, уж не знаю, от кого она ждет звонка. «Да-да, – говорит она. – Конечно. Спасибо». – Кладет трубку и смотрит на меня. Спрашивает:
– Ты что, не слышал звонка?
Я поднимаю книгу, показываю: читал, мол, не слышал. Но ей все равно.
– Едем смотреть закат, – говорит она и выбегает из гостиной.
Я смотрю на небо, начинающее меркнуть, как экран выключенного телевизора. Голос Нины из коридора, ведущего в дальние комнаты: «Звонил Кришна, сказал, чтобы ехали смотреть закат. Скорее!»
Через две секунды Марианна с Джефом-Джузеппе уже в гостиной.
– Беги к папе, – говорит она и подталкивает
Я поднимаюсь лишь потому, что вижу, как она возбуждена: глаза горят, светлые волосы разлетаются, она бежит к двери, возвращается, торопит меня и Нину. Нина, пока я зашнуровываю ботинки, успевает обуться, надеть шарф, шапку, пальто и перчатки. Джеф-Джузеппе и Витторио вылетают из-за дома, словно спасаясь от землетрясения. Марианна повторяет: «Быстрее, быстрее!» Увлекая меня с собой, все бегут к «рейнджроверу», я даже не пытаюсь сопротивляться.
В машине никто не разговаривает, все в судорожном ожидании. Витторио едет на большой скорости по дороге, покрытой снегом. Марианна, Нина и Джеф-Джузеппе на заднем сиденье, смотрят в окно. Ничего похожего на закат, но даже если бы и было что-то похожее, мне все равно не понять, к чему такая спешка. Я смотрю на профиль Витторио, стараясь обнаружить признаки раздражения, ведь его оторвали от работы, но их нет: кажется, он слишком занят своей ролью быстрого и аккуратного семейного водителя, собранного в движениях, сосредоточенного на дороге, по которой едет.
Зато Марианна сидит, как на иголках, смотрит на ребят, смотрит на меня, смотрит в окно, вся извертелась. Джеф-Джузеппе хлопает себя по коленям, точно играет на ударных, тоже смотрит в окно, тушуется, поймав на себе мой неприязненный взгляд. Нина здесь и не здесь, она смотрит в окно, но потом опускает глаза, надвигает на лоб шапку.
По-моему, они с Марианной все время тайно соревнуются, борясь за внимание Витторио: улыбки и разговоры о семейном согласии скрывают удвоенное напряжение в сети переменного тока. Нина – молчит, не ест, продолжает худеть, Марианна – говорит и говорит, наступает, множит свои победы, Витторио делает вид, что не замечает их соперничества, держит нейтралитет, занимая позицию точно посередине между двумя женщинами. Он соорудил контейнер для собственных чувств и рьяно, как сторожевой пес, охраняет его от всех сомнений. Я спрашиваю себя, сколько бы продержался этот спектакль в нормальном мире, за пределами Мирбурга. Спрашиваю себя: а может, я вижу все в искаженном виде оттого, что во мне столько желчи? А может, они и впрямь – идеальная семья?
Витторио повернул на шоссе, потом съехал на другую узкую дорогу, ведущую на вершину холма, и остановился на площадке перед большой виллой, облицованной красным кирпичом. Мы вышли из машины, подгоняемые Марианной: «Скорей, скорей!» По всему горизонту разливался густо-оранжевый свет. Солнце уже скрывалось за бескрайней белой равниной, оставляя за собой на небе разливы цветных рек и озер.
Мы смотрели в ту сторону, опираясь на деревянный парапет, внизу под нами начиналась долина. Марианна молчала, бросая на нас быстрые оценивающие взгляды, выбирала место, откуда лучше видно, раздувая ноздри, втягивала воздух, словно хотела втянуть в себя открывающийся вид.
Витторио стоял в позе художника – скрестив руки и одобрительно кивая головой. Нина и Джеф-Джузеппе стояли между ним и Марианной, Нина – внимательно-сосредоточенная, Джеф-Джузеппе – зачарованный, но стесняющийся это показать, потому и поглядывал на меня, проверяя, как я реагирую. Собранный, я стоял неподвижно, стараясь сосредоточиться на Ки и удержать центр тяжести на нижнем уровне.
Потом солнце нырнуло за горизонт, вместе с солнцем канул оранжевый разлив, и в небе остались серые
В это время Нина оглянулась на виллу и вдруг со странным удивлением в голосе воскликнула: «Ой!» Мы тоже оглянулись, все разом: на террасе перед виллой стоял маленький старенький индус с длинными белыми волосами и длинной белой бородой, одетый в красно-фиолетовую тунику. Главная ассистентка и полумонахиня за его спиной нам слегка поклонились.
Я вижу, как лицо Марианны в одну секунду делается белее снега, даже губы становятся бескровными. Она идет к террасе, Витторио за ней, а мы за Витторио. Эти их приветствия на расстоянии немного нелепы: индус стоит по ту сторону балюстрады, Марианна остановилась по эту, впрочем подойти ближе ее могло удерживать и чувство почтения. Сложив ладони, она благоговейно кланяется и говорит: «Как мы рады тебя видеть, Свами!»
Гуру отвечает на приветствие с веселым благодушием старого гнома, улыбается. Когда он произносит «хорошо, хорошо» или что-то в этом роде, его нижняя челюсть двигается так, будто он жует.
Витторио, почтительно склонившись, протягивает ему руку поверх перил. Гуру, вместо того чтобы пожать протянутую руку, опирается на нее своей морщинистой ручкой, а другой гладит по голове Нину и Джефа-Джузеппе, приблизившихся к нему этакими агнцами.
Потом он смотрит на меня, держащегося в нескольких шагах позади семейства Фолетти. Наши взгляды встречаются, и начинается мысленное перетягивание каната: он тянет в свою сторону, я в свою, между нами только этот короткий канат, и в обоюдной игре сил каждый из нас старается сохранить внешнюю невозмутимость. Не знаю, от чего это зависит – от красоты места и вечера или от неожиданности, или только от того, что он какой-то странный, этот маленький старичок с острым взглядом, но я в самом деле не могу сказать, что для меня это рядовая встреча, что я много видел таких людей.
Марианне удается подтащить меня за руку ближе, чем это смог сделать гуру своим взглядом.
– Свами, это Уто, наш друг, он приехал к нам в гости из Италии, – говорит она.
Гуру пристально смотрит мне в глаза, улыбается, шевелит нижней челюстью, издавая слабый горловой звук, низкий, как гудение добродушного шмеля, складывает ладони, подносит их ко лбу и слегка кланяется мне.
Я думаю всего секунду, а может, я секунду ни о чем не думаю, потом подношу кулак правой руки к раскрытой ладони левой в приветственном жесте, который видел в книге про айкидо, наклоняю и тут же снова поднимаю голову. Это не только боевое, но отчасти и духовное, а главное – восточное приветствие, ну и что, что оно японское, что я чувствую на себе панические взгляды Марианны и Витторио, Нины и Джефа-Джузеппе, остолбеневших на периферии моего зрения.
Гуру мое приветствие, похоже, нисколько не шокирует, он по-прежнему улыбается, но, по-моему, чуть серьезнее, как будто пересматривает свое первое впечатление обо мне.
Все это продолжается недолго, мысленное перетягивание каната закончилось вничью, но состояние некоторого напряжения осталось, в роли безмолвных зрителей, разделенных невысокими деревянными перилами, выступают по эту сторону семейство Фолетти, по ту – две ассистентки гуру. Но вот главная ассистентка приближает губы к уху гуру и тихо говорит: