Уто
Шрифт:
Витторио чешет себе голову, как обезьяна в клетке: то ли он хочет окончательно вывести из себя Марианну, то ли просто не может больше сидеть без движения. Мне бы тоже, наверно, хотелось, чтобы он исчез, но, с другой стороны, я хочу, чтобы он остался – единственная пробоина в душном кольце тревожного внимания.
Гуру подносят еще один стакан с водой, он отпивает еще один маленький глоток, вытирает губы.
– Так вот теперь, – говорит он, – люди говорят: «Бросим все это! Нам не во что больше верить. У нас нет никакого выбора. У нас не осталось никаких ценностей. Наш мир – это просто очень большая свалка, выбросим же туда и наш собственный мусор. А еще мир – это очень большая яма, и каждый берет из нее все, что хочет.
Его слабый, почти бесплотный голос вдруг устремился куда-то вверх, воспарив как птица в тишине огромного зала, где сотни человек сидят, неподвижные и безмолвные, устремив взгляды в одну точку. Его слабый голос, почти тень голоса парит теперь над головами людей, поддерживаемый восходящим потоком его собственных слов.
– И все же есть еще люди, – говорит гуру, – которые оглядываются вокруг в поисках указаний свыше. Возможно, они разочарованы, возможно, они растеряны. Но вот что плохо: они оглядываются вокруг опять-таки с чувством покупателей. «Посмотрим, что предлагает нам рынок», – говорят они. Они читают журналы, смотрят телевизор. «Ага, – говорят они, – вот неплохая новая религия». Они смотрят кино, читают книги. И говорят: «Возможно, эта религия лучше прежней». Все равно что сменить одну марку автомобиля на другую, не так ли? Мотор мощнее, скорость больше. Или же: «Похоже, этот политик лучше вон того. Похоже, программа у него лучше, должно быть, моей семье и мне будет лучше, если изберут именно его». Вот что плохо. Мы не сможем улучшить мир, если будем и дальше доверять его продавцам, а сами оставаться покупателями.
Гуру снова остановился, выпил еще глоток воды, вновь вытер губы, кивнул в знак благодарности своей ассистентке.
– Вот почему я говорил о ваших предновогодних обязательствах. Потому что мир все быстрее движется к катастрофе. Достаточно посмотреть вокруг, и все становится ясно. И времени больше нет. Мы не можем сказать: «У нас впереди еще год, все образуется». Рушится все. Нет больше ценностей. Пали устои. Исчез здравый смысл. Мир перенаселен. Рождаются миллионы людей, и для них больше нет места. В озоновом слое – дыра. Климат меняется. Брат воюет с братом. Всеобщее насилие. У власти торгаши, которые продают все. Мир слишком быстро движется к плохому концу, и мы не можем сказать: «Подумаем об этом потом». Это как снежная лавина, которая набирает скорость по мере продвижения вперед и все сметает на своем пути. Чем дальше она движется, тем быстрее и тем труднее ее остановить. Вы когда-нибудь пытались остановить снежную лавину?
Зал, как по команде, задерживает дыхание, затем все отрицательно мотают головой. Я спрашиваю себя, только ли старость дает такую власть над людьми или можно обрести ее раньше.
– Я тоже не пытался, – говорит гуру.
Общий смех-вздох, смех-вздох.
– Но думаю, что это очень, очень трудно. И потому хорошо бы эта лавина не оказалась слишком большой. Нужно строить заграждения по склонам горы, сажать деревья, создавать преграды. А времени нет. Делать это надо немедленно. Проводить разделительные линии между добром и злом. Чертить их как можно отчетливее. И укреплять их как можно лучше, чтобы они выдержали удар.
Ассистентка снова протягивает ему стакан воды, он делает отрицательный знак, слегка улыбается. Он замолкает, качает головой, обводит взглядом неподвижно сидящих людей. Теперь он кажется очень утомленным, но вполне возможно, что это просто один из приемов привлечения внимания.
– К счастью, кто-то все же пытается это сделать, – говорит он наконец. – Тот, кто не ждет конца года. Творит добро. И делает это на глазах у всех. Хотя это и дается ему с трудом. За добро тоже надо платить.
Люди молчат, хором вздыхают и смотрят на гуру; по залу прокатываются все возрастающие волны ожидания. Витторио снова меняет позу. Марианна вдыхает воздух нервно расширенными ноздрями.
Гуру жестом подзывает свою главную ассистентку, что-то говорит ей на ухо, усилители разносят по залу лишь какое-то бормотание. Ассистентка выпрямляется и вглядывается в лица людей, сидящих в зале, в десятки и сотни лиц, наконец она направляет палец на меня и кивает гуру.
– Да, – говорит гуру. – Есть один юноша, который совсем недавно приехал сюда. У него редкие музыкальные способности. Просто чудесный дар. Воплотить этот дар он может только с помощью рук. Играя на фортепьяно. Однако он, не задумываясь, пожертвовал одной из них, помогая человеку, нуждающемуся в помощи. Прочерчивая линию, отделяющую добро от зла.
Только что я сидел как ни в чем не бывало на своем стуле, и вот – я чуть не опрокидываюсь навзничь от удара упругой волны, рожденной взглядом гуру и вобравшей в себя в своем движении через зал еще сотни взглядов.
Гуру подзывает меня к себе легкими движениями рук, и все люди вокруг начинают улыбаться, улыбаться, улыбаться и смотреть на меня, смотреть, смотреть. Марианна смотрит на меня глазами, полными слез, Нина – сквозь сладкую пелену любовной дремоты, Джеф-Джузеппе – с восхищением и некоторой завистью, один лишь Витторио – злобно набычившись и бормоча что-то неразборчивое сквозь зубы.
Вторая ассистентка гуру проложила себе дорогу между длинными и низкими столами и делает мне знак следовать за ней. Марианна тоже подает мне знаки, говорит: «Иди, иди», не переставая плакать. Я иду следом за ассистенткой гуру к сцене, петляю в толпе, окруженный взглядами и улыбками, меня несет волна одобрения и бескорыстного участия. Я совершаю свой извилистый путь с болтающейся рукой и не знаю, каким должен быть мой взгляд, какой – походка, каким должен быть я при этом странном повороте действия.
Я поднялся на сцену, подошел к креслу гуру. Он едва коснулся моей перевязанной руки, я снова почувствовал аромат экзотических трав и запах пыли.
– Браво, браво, юный Уто! – сказал он, улыбаясь и кивая головой.
– Вот человек, который сотворил добро, – сказал он в микрофон. – Самым простым способом. Но и самым понятным. Он больше никогда не сможет двигать рукой, а он был замечательным пианистом. Истинный талант. Но он мог потерять и ногу. А возможно, даже жизнь. Когда человек вступает на путь добра, он ни от чего не застрахован. Это может стоить ему очень дорого, он может лишиться всего. Или того, что мы считаем всем, а на самом деле это ничто. Потому что в конце концов добро перевесит. Это самая большая сила в мире.
Не буду утверждать, что я что-либо подобное предвидел, хотя какие-то слабые предчувствия у меня были; скорее, я считал, что нужно предоставить событиям идти своим чередом и не препятствовать тому, что все равно случится.
Гуру замолкает, сотни взглядов, полных напряженного внимания, устремлены в одну точку, в плотной тишине слышится лишь гул усилителей, словно аккомпанирующих происходящему; я снимаю с шеи повязку, которая поддерживает мою левую руку, и роняю ее на пол. Рука тоже падает, не без труда мне удается прижать ее к боку. Я стараюсь не делать резких движений, лишь плавные и непринужденные, но мне бы не хотелось, чтобы все это походило на гимнастическое упражнение, стриптиз или балетный номер. Впрочем, рука вся одеревенела и болезненна, особенно притворяться нужды нет, достаточно разок-другой качнуться.