Шрифт:
Этот пряный и сладостный сон,
Как сошедший со старых картин,
Ко мне рыцарь приходит, но он,
Заточен на века среди льдин.
Я не знаю его, но одно
Знаю я: будто наверняка,
Его вызволить мне суждено,
Подарив ему страсть на века.
И мы встретимся с ним наяву,
На поляне,
И примятой оставим траву,
Против смерти поставив любовь.
Глава 1. Предместье Детройта, трейлерный городок, 70-е годы
Люк Калахан лежал на продавленном диване в своем трейлере и курил косяк. Нет, наркоманом он себя не считал и зачастую предпочитал обычные сигареты. Но сегодня ему исполнилось шестнадцать, и он решил отметить это знаменательное событие чем-то особенным.
На соседнем диване в полной отключке лежала его мать, и она-то как раз была настоящей наркоманкой. Снова наглоталась метадона и пребывала в сладостном забвении. Она не испекла праздничный пирог, не поцеловала его с улыбкой и не поздравила с шестнадцатилетнем. Похоже, она вообще не вспомнила про его день рождения. Мать не любила сына, а сын не любил мать.
И все же он ее жалел и был благодарен. В первую очередь за голос. Еще в детстве, до того, как отец бросил их, она любила петь ему рок-баллады из своей хиповской молодости. И у нее был чудный, мелодичный и красивый голос – единственный подарок, который сама того не подозревая, подарила ему его незадачливая мать.
Внешность ему досталась от отца. И благодаря ей, в свои шестнадцать он уже получал от многих местных девчонок гораздо больше, чем другие его сверстники. Высокий не по годам, тонкокостный, но широкоплечий, с вечно нестриженными черными, как смоль, вьющимися волосами и жгучим взглядом. Его сосед по трейлерному парку Джек Роднелл в шутку называл его Элвисом. Он и вправду был бы похож на юного Элвиса Пресли, если бы последний не жрал так много и не употреблял такое количество всякой дряни.
Короче, спасибо красавчику-папаше, который хоть и смылся, оставив их с матерью ни с чем, но также оставил ему его внешность, которой он уже в свои шестнадцать пользовался на полную катушку. Особенно многое ему позволяла пухленькая и веснушчатая Дженни. Она была веселой, доступной и невероятно глупой. Но она была единственной во всем этом гребаном мире, кто вспомнил про его день рождения и наравне с музыкой была единственным его настоящим утешением.
Не боясь разбудить мать, Люк взял гитару и начал лениво наигрывать Брюса Спрингстина.
Я прихожу домой утром
И ложусь в кровать
Это не что иное, как усталость, дружище.
Я просто устал и надоел сам себе.
Эй, детка, мне не помешала бы чуточка помощи.
Невозможно разжечь пламя,
Невозможно разжечь пламя без искры.
Этот пистолет в прокате,
Даже если мы просто танцуем в темноте.
Подсказка всё ясней.
Радио играет, но я хожу кругами.
Окидываю взглядом своё отражение
И хочу поменять одежду, причёску, лицо.
Старина, я не зашел в тупик,
Я просто живу на такой вот груде хлама.
Что-то где-то происходит,
Малыш, я просто знаю, что так и есть…
Он пел, и ему казалось, что не Спрингстин придумал эти слова, а он сам. Больше всего на свете он хотел заниматься музыкой и еще больше он хотел сбежать.
Сбежать из вонючего, грязного трейлера, где даже постирать свои жалкие шмотки было проблемой. Сбежать от матери, которая через два дня на третий узнавала собственного сына. Сбежать из школы, где учились в основном полные дебилы, но у большинства из них хотя бы был какой–никакой дом и полная семья. На День благодарения эти дебилы получали зажаренную индейку, а на день рождения – новые джинсы и торт со свечками. Их папаши, какими бы тоже дебилами они ни были, с детства учили их играть в футбол на заднем дворе и устраивали полушуточные кулачные бои.
У Люка всего этого не было, и в первый день в школе ему выбили два зуба. Странный, мрачный, безотцовщина. Вот кем он был для своих одноклассников, и все они, за исключением не слишком разборчивых девчонок, сторонились его.
– Тук–тук! Есть кто дома? – Дженни просунула свою некрасивую рыжую головку в дверной проем.
– Привет, Пухлик. Ну, заходи, коли пришла, – с ленивой улыбкой протянул Люк. Похотливость этой девчонки удивляла даже его, весьма, к слову, озабоченного отношениями между полами. Но Дженни была просто класс. Ради того, чтобы получить желаемое она была готова не только общаться с самым непопулярным парнем в классе, но и пройти пешком полгорода, чтобы «ненароком» заглянуть к нему в трейлер.
– Не называй меня так, сколько можно просить. Я принесла тебе сэндвичи от старого Джека.
– Круто. После косяка особенно хочется есть, знаешь ли. А холодильник, как всегда, пуст. Вчера, правда, ма хорошенько затарилась пивом, так что угощайся.
– Спасибо. У меня для тебя еще один подарок.
– Да неужели? – Люк сделал наиграно удивленное лицо, а затем потушил окурок и демонстративно расстегнул ремень на джинсах.
– Я готов, крошка. Ты же знаешь, я всегда готов.
– Да ну тебя. Прекрати. Я вовсе не об этом. Помнишь, ты говорил, что мечтаешь свалить из этой дыры и заниматься музыкой. Так вот сегодня тебя в школе искала какая-то тетка. Вернее, даже не тетка, а настоящая дама. В лимузине и шубке такой, из дорогого меха. Искала тебя. Сказала, что ее заинтересовало твое пение и твои песни, что, мол, она слышала, как ты бренчал, когда проезжала мимо городской свалки. Мол, навела справки и вышла на тебя. Передавала, что хочет встретиться и завтра может заехать за тобой после школы. Сказала, сделает из тебя рок–звезду.
– Врешь, Пухлик. Я тебе не верю, – от волнения вкусный сэндвич застрял у Люка в горле.
– Зуб даю, чистая правда все это! – и Дженни улыбнулась улыбкой, в которой зубов было явно больше, чем нужно.
Но Люку нравилась эта улыбка, добрая и искренняя. И выражающая готовность. Всегда и везде. Поэтому вместо дальнейших расспросов он просто взял девушку в охапку и в два счета повалил на диван, подмяв податливое юное тело под себя. В конце концов, у него сегодня день рождения, а мать не проснется, даже если у нее над ухом прогремит пушечный выстрел.