Утопия 14 (Механическое пианино)

Воннегут Курт

— А потом что? — спросил Хашдрахр.

— Она пропускает белье сквозь эту вот гладилку, которая в три минуты проделывает работу, на которую перед войной уходил целый час. Хлоп!

— А потом что она делает? — спросил Хашдрахр.

— А потом ее работа закончена.

— А потом что?

Доктор Додж заметно покраснел.

— Вы шутите?

— Нисколько, — сказал Хашдрахр. — Шаху хотелось бы знать, что заставляет эту женщину-такару…

— Что такое такару? — подозрительно спросила Ванда.

— Гражданин, — пояснил Холъярд.

— Да, — сказал Хашдрахр, странно улыбнувшись

ей, — такару — это гражданин. Так вот, шаху хотелось бы знать, для чего ей приходится все это делать в такой спешке — одно за несколько секунд, другое за несколько секунд. Куда это она так торопится? Что, кроме этого, ей еще нужно делать столь срочно, что она не может тратить время на все эти вещи?

— Жить! — экспансивно пояснил доктор Додж. — Жить! Получать от жизни удовольствие. — Он рассмеялся и похлопал Хашдрахра по спине, как бы приглашая его приобщиться к духу веселья, царящему в этом доме среднего американца.

Однако это не произвело должного впечатления ни на Хашдрахра, ни на шаха.

— Понимаю, — холодно сказал переводчик. Он обратился к Ванде. — Значит, вы живете и получаете так много удовольствия от вашей жизни?

Ванда залилась румянцем и, уставившись глазами в пол, шевелила носком уголок ковра.

— О, телевизор, — пробормотала она. — Мы его очень много смотрим, правда, Эд? А еще много времени я провожу с детьми, с маленькой Долорес и Эдгаром-младшим. Вот так вот. Разные дела.

— Где сейчас находятся дети? — осведомился Хашдрахр.

— У Глоков, у наших соседей. Я думаю, они смотрят там телевизор.

— Не желаете ли осмотреть ультразвуковую мойку в действии? — спросил доктор Додж. — Просто на ваших глазах — хлоп! — и готово. Смывает пятна от яиц, губной помады, кровь…

— В ней опять перегорел трансформатор, — сказал Эдгар, — и мойка не действует. Ванда уже с месяц как стирает в лохани, пока мы не получим нового трансформатора.

— О, я совсем не против, — сказала Ванда, — на самом деле. Я ведь люблю стирать. А это приносит облегчение. Дает возможность поразмяться. Нет, я совсем не против. Можно хоть чем-то заняться.

Тишину, которая воцарилась после ее слов, Холъярд нарушил, предложив покинуть дом этих милых людей и посмотреть центральный павильон для развлечений, который находится на этой же улице.

— Если мы поторопимся, — сказал доктор Додж, — то мы, возможно, еще успеем полюбоваться на боксеров в весе пера.

Шах погладил радарную кухонную плиту, установку для глажения, мельком взглянул на экран телевизора, где пять человек усаживались вокруг стола для какой-то конференции и уже начинали о чем-то спорить.

— Брахоуна! — прокудахтал шах.

Хашдрахр кивнул.

— Брахоуна! Живите!

Когда они выходили, Холъярд как раз объяснял, что дом и все его оборудование, мебель и автомобиль оплачиваются регулярными паями, снимаемыми со счета Эдгара, открытого ему КРР, а также пополняемого поступлениями по комбинированной страховке здоровья, жизни, старости, а также что оборудование и мебель время от времени заменяются новыми, более современными моделями, после того как Эдгар, а вернее, счетные машины завершают оплату старых.

— Он на все сто процентов застрахован

от всяких жизненных случайностей, — говорил Холъярд. — Его жизненный уровень постоянно возрастает, и он сам, а вместе с ним и вся страна целиком не стоят перед угрозой столь опасных в прежние времена подъемов и падений экономики благодаря введению счетно-платежных машин, которые регулируют спрос и предложение. Раньше бывало так, что он мог купить что-то, повинуясь просто импульсу, купить, не сообразуясь с логикой и расчетом, и вся промышленность вынуждена была ломать голову над тем, что ему взбредет на ум купить в следующий раз. Да что там, помню, когда я был еще маленьким мальчиком, у нас был сумасшедший сосед, который все свои деньги ухлопал на покупку электрического органа, несмотря на то, что у него на кухне стояли по-прежнему старомодный ледник и керосинка!

Эдгар закрыл за ними дверь и прислонился к ней — к двери его дома, его крепости — модель М-17.

Ванда опустилась на диван.

— Мне кажется, все было очень мило, — сказала она. Она говорила это всегда, когда гость — Эми Глок, Глэдис Пелрайн, шах Братпура и вообще кто бы то ни было-оставлял их дом.

— Да, — сказал Эдгар.

И когда он посмотрел на Ванду, Ванду с ее доброй, добрейшей душой, которая никогда не сделала ничего такого, что могло бы его хоть чуточку обидеть и чья любовь к нему была огромной, как весь окружающий мир, он почувствовал себя гадко и подло. Он нащупал пальцами в кармане три десятидолларовые бумажки — деньги, которые выдавались ему на руки — на сигареты, развлечения, маленькую роскошь, которую машины разрешали ему позволить себе. Этот крохотный атом экономики, который находился в полном его распоряжении, он намерен был израсходовать не на себя, не на Ванду и не на детей, а на Марион. Измученное сердце Эдгара было целиком на стороне этого сумасшедшего человека из рассказа Холъярда, человека, который купил себе электрический орган. Дорогую, непрактичную, чисто индивидуальную вещь, но вне и помимо всех этих проклятых посылок, оплачиваемых машинами.

— А вот обман — это совсем иное дело.

— Ванда, — сказал Эдгар, — я очень плохой человек.

Она прекрасно знала, о чем он говорит. Ее это совсем не удивило.

— Нет, Эдгар, ты хороший, — печально сказала она. — Ты очень хороший человек. Я понимаю.

— Ты о Марион?

— Да. Она очень красивая и привлекательная. А я уже совсем не та, и, наверное, со мной очень скучно. — Она было заплакала, но ее добрая, добрейшая душа попыталась упрятать от него эти слезы. Ванда заторопилась на кухню, вытащила четыре полуфабрикатных обеда из холодильника и бросила их на плиту с радаром.

— Позови, пожалуйста, детей, Эдгар! — крикнула она высоким тоненьким голосом. — Обед будет готов через двадцать восемь секунд.

Прокричав в сгущающиеся сумерки имена детей, Эдгар вернулся к Ванде.

— Послушай, Ван, здесь не в тебе дело. Как перед богом говорю тебе — ты в этом не виновата. — Он попытался обнять ее сзади, но она выскользнула из его объятий и принялась переставлять что-то на плите, хотя переставлять там ничего не требовалось. Все делалось при помощи часового механизма.