Утраченная скрипка Страдивари

Фолкнер Джон Мид

Однажды утром в один из первых апрельских дней, когда яркое солнце с необычайной силой осветило картину, мне пришло в голову вглядеться в свиток с нотами, свисавший с пьедестала, на который так непринужденно облокотился Адриан Темпл. До этого момента мне казалось, что на свитке лишь некая имитация записи музыкального произведения, как это обычно делалось на картинах, где среди всевозможных атрибутов присутствовали и нотные листы. Давая условное изображение нотного стана, художники никогда не воспроизводили какое-либо конкретное музыкальное сочинение. Правда, я сейчас вспомнила, что на памятнике Генделю в Вестминстерском аббатстве также изображен свиток с нотами, и на нем высечены первые такты величественной мелодии «Я знаю, что Спаситель жив».

И вот в то утро, вглядевшись в картину, я поняла,

что ноты на свитке образовывали связную мелодию. Побуждаемая любопытством, я встала на стул, чтобы лучше рассмотреть их. Казалось, они стерлись от времени и проступали смутно, будто сквозь пелену. И все же спустя мгновение я прочитала в них начальные такты гальярды из сюиты Грациани, столь хорошо знакомой моему брату и мне. Тетрадь с записью этого произведения я видела, по-моему, не больше двух раз, однако эта мелодия так глубоко врезалась мне в память, что я без особого труда убедилась, что вижу начало гальярды и ничто иное. Правда, ноты были нарисованы довольно небрежно, но у того, кто был знаком с этим произведением, не могло возникнуть сомнений.

Не скажу, что я была сильно поражена, однако у меня появился новый повод для размышлений. Разумеется, это могло быть простым совпадением, но скорее всего Адриан Темпл сам пожелал, чтобы его любимая мелодия была запечатлена на его портрете. О своем открытии я решила не рассказывать брату, опасаясь пробудить в нем угасший было интерес к истории, которую, как я надеялась, он уже совсем выбросил из головы.

В начале апреля наш тесный счастливый кружок распался. Джон вернулся в Оксфорд, миссис Темпл ненадолго уехала в Шотландию, а мы с Констанцией отправились в Уорт Малтраверз.

Учеба Джона в Оксфорде заканчивалась. Он рассчитывал получить степень в июне, а бракосочетание с Констанцией было назначено на сентябрь. Брат вернулся в колледж Магдалины в приподнятом состоянии духа. В ящиках за окном цвели цветы, и комната показалась ему светлее и наряднее. Последовавшие месяцы были небогаты событиями, поскольку Джон сразу же прилежно засел за учебники, и из всех развлечений позволял себе лишь прогулки верхом — для этой цели он выписал себе из Уорта двух лошадей.

Через две недели после возвращения в Оксфорд брат получил письмо от мистера Смарта, в котором тот извещал его, что может вернуть ему скрипку Страдивари в полном порядке. По словам мистера Смарта, все знатоки единодушно подтвердили высказанное им с самого начала мнение, что инструмент не имел себе равных и сэр Джон действительно владел уникальным и прекрасно сохранившимся образцом искусства великого мастера. Мистер Смарт восстановил струны и настроил скрипку, а поскольку басовая рейка сохранилась в первозданном виде и отличалась необычной для старинных инструментов прочностью, то он счел необязательным менять ее. Это легко можно сделать впоследствии, если она не выдержит нынешние струны. С разрешения мистера Смарта звучание скрипки проверил молодой виртуоз из Германии; он играл на многих великолепных инструментах, но, по его признанию, ему еще не доводилось держать в руках подобное чудо. Брат поблагодарил мистера Смарта и попросил прислать скрипку в колледж Магдалины.

Между тем мистер Гаскелл больше не приходил к Джону музицировать по вечерам. Хотя никакой видимой причины для охлаждения не было, и мистер Гаскелл всей душой стремился сохранить прежнюю дружбу, молодые люди виделись все реже, и в конце концов они лишь случайно встречались на улице. Как я полагаю, все это время брат усиленно упражнялся на скрипке Страдивари, но всегда в полном уединении. Когда он завладел скрипкой, в нем появилась замкнутость и скрытность, совершенно чуждые его истинной природе. Ни сестре, ни другу не доверил он своей тайны, мистер Гаскелл, естественно, не подозревал о существовании скрипки Страдивари.

Получив посылку из Лондона, брат бережно распаковал ее и решил немедля испробовать скрипку новым смычком работы Турта, [9] который он приобрел у мистера Смарта. Чтобы непрошеные гости не застали его врасплох, Джон запер дубовую уличную дверь. Много времени спустя он признался мне, что ожидал услышать звучание прекрасного тембра, но, коснувшись струн смычком, испытал поистине потрясение. Полились

глубокие и чистые звуки, казалось, будто все пассажи сливались в один мощный аккорд или две скрипки играли дуэтом. Во время болезни Джон не прикасался к инструменту и естественно полагал, что утратил былую гибкость кисти и беглость пальцев, однако, как ни странно, техника его нисколько не ухудшилась, напротив, она стала почти виртуозной. Он и не подозревал, что способен играть с таким чувством и блеском. Брат мог объяснить это только чудесными свойствами скрипки Страдивари, и тем не менее его не покидало ощущение, что удивительные способности появились у него как следствие недавней болезни или в результате какого-то непостижимого воздействия, и от этих мыслей ему становилось не по себе. Он велел поставить замок на шкаф, где нашел скрипку, и каждый раз, закончив играть, бережно прятал ее на старое место и только потом отпирал наружную дверь.

9

Турт Франсуа (1747–1835), французский скрипичный мастер, изобрел современную конструкцию смычка в 80-х гг. XVIII в.

Тем временем закончился летний триместр. Наступили экзамены, и оба молодых человека с честью выдержали испытания, однако по скромности не подавали вида, что остались весьма довольны собой. Результаты должны были быть оглашены через несколько недель. Наступил вечер накануне того дня, когда Джону предстояло проститься с Оксфордом. Стрелки часов близились к девяти, но было светло, и багряный закат пылал на небе. Теплый воздух благоухал запахами цветов, как в тот памятный вечер, когда ровно год назад впервые явилась тень Адриана Темпла. С тех пор брат исполнял «Ареопагиту» множество раз, но видение больше не повторялось и не слышалось знакомое поскрипывание плетеного кресла. Джон в задумчивости сидел в гостиной, с легкой грустью глядя на закат, последний в его студенческой жизни. В голове его проносились мысли о будущем, или, быть может, он жалел, что немало сил истратил понапрасну, как вдруг воспоминания об июньском вечере прошлого года ожили в нем с небывалой яркостью и ему неудержимо захотелось сыграть «Ареопагиту». Отперев шкаф, он вынул скрипку, и в мягком золотистом свете угасавшего дня она вспыхнула и засияла всеми изысканными оттенками лака. Когда началась гальярда, Джон взглянул на плетеное кресло, втайне надеясь увидеть в нем знакомую фигуру, но ждал он напрасно и без всяких происшествий доиграл сюиту до конца.

Едва умолкла скрипка, как послышался стук в дверь. Поспешно спрятав свое сокровище, брат пошел открывать и увидел мистера Гаскелла. Тот вошел, смущаясь, явно не зная, будут ли ему рады.

— Джонни, — произнес он и осекся.

Бывает, мой дорогой племянник, что мы невольно называем тех, с кем нас когда-то связывали тесные узы, их домашним или уменьшительным именем, хотя старая дружба, дававшая на это право, осталась в прошлом. Но порой мы сознательно прибегаем к подобному обращению, чтобы напомнить старым друзьям о прежней близости. Именно эти чувства скорей всего и побудили мистера Гаскелла назвать Джона его уменьшительным именем.

— Джонни, я проходил мимо и услышал твою скрипку. Я узнал знакомую мелодию, ты играл «Ареопагиту», и мне захотелось зайти к тебе. Надеюсь, не помешал?

— Нет, нисколько, — ответил Джон.

— Это последний вечер в нашей студенческой жизни, последний вечер в Оксфорде. Завтра мы простимся с юностью, и для нас начнется другая, взрослая жизнь. Теперь мы редко видимся, и, каюсь, это моя вина. Но как бы там ни было, расстанемся друзьями. Ведь у нас не так много близких людей, чтобы мы могли позволить себе забывать о них.

Он от всей души протянул руку, голос его чуть заметно дрожал, — возможно, из-за искреннего волнения, но скорее из-за того, что мужчины не любят признаваться в глубоких чувствах, предпочитая светскую сдержанность. Брат, тронутый словами старого друга, пожал протянутую руку.

После минутного молчания завязалась беседа, поначалу немного натянутая, а затем все более непринужденная. Они толковали о том о сем, и мистер Гаскелл поздравил Джона с предстоящей женитьбой, о которой до него дошли слухи. Спустя некоторое время он поднялся, собираясь уходить, но вдруг сказал: