Утраченные иллюзии
Шрифт:
Епископ встал и поспешил воротиться в гостиную, понимая, что достоинство его может пострадать в обществе этих былых любовников. Все, будто сговорившись, оберегали уединение жены префекта и Люсьена. Но четвертью часа позже Сикст, которому наскучили пересуды и насмешки гостей, толпившихся около дверей будуара, вошел туда более чем озабоченный и увидел, что Люсьен и Луиза оживленно беседуют.
— Сударыня, — сказал Сикст на ухо жене, — вы знаете Ангулем лучше, нежели я, так не следует ли вам позаботиться о репутации супруги префекта и о достоинстве представителя правительства?
— Друг мой, — сказала Луиза, смерив своего цензора таким высокомерным взглядом, что тот вздрогнул, — я говорю с господином де Рюбампре о делах, которые касаются и вас. Речь идет о том, чтобы спасти одного изобретателя, который стоит на краю гибели по милости самых низких происков,
Она вышла из будуара, опираясь на руку Люсьена, и, с высокомерием великосветской дамы бросив вызов обществу, повела его подписывать брачный договор.
— Подпишем вместе, не так ли?.. — сказала она, подавая перо Люсьену.
Люсьен предоставил ей указать ему место, где она расписалась, чтобы подписи их стояли рядом.
— Неужто, господин де Сенонш, вы не признали господина де Рюбампре? — спросила графиня, тем самым поставив дерзкого охотника перед необходимостью поклониться Люсьену.
Луиза воротилась с Люсьеном в гостиную и усадила его между собой и Зефириной на роковое канапе посредине комнаты. И, восседая на троне точно королева, вполголоса повела язвительный разговор, который поддержали кое-кто из ее прежних друзей и несколько дам, составлявших ее свиту. Вскоре Люсьен стал героем кружка и, подхватив затеянный графинею разговор о Париже, с чрезвычайным воодушевлением тут же сочинил сатиру на парижскую жизнь, пересыпая свои остроты анекдотами по поводу разных знаменитостей, что явилось настоящим лакомством для провинциалов. Все восхищались умом Люсьена не менее, чем его наружностью. Графиня Сикст дю Шатле так явно торжествовала победу Люсьена, так искусно играла на всех его струнах, как женщина, очарованная своим инструментом, так кстати она подавала ему реплики, так выразительны были ее взгляды, молившие о поощрении очаровательного юноши, что многие дамы уже усматривали в одновременном возвращении Луизы и Люсьена глубокую любовь, ставшую жертвой какого-то обоюдного недоразумения. Как знать, не досада ли послужила причиной ее злосчастного брака с дю Шатле? И не раскаивается ли она теперь в своем опрометчивом поступке?
— Ну, и так, — вполголоса сказала Луиза Люсьену в час ночи, подымаясь с канапе, — увидимся послезавтра; прошу вас, приходите непременно.
Она легким наклонением головы чрезвычайно любезно простилась с Люсьеном и, подойдя к графу Сиксту, искавшему шляпу, сказала ему что-то.
— Если верно то, что мне сейчас сообщила графиня, рассчитывайте на меня, дорогой Люсьен, — сказал префект, кинувшись вслед за женой, которая, как и в Париже, уезжала, не ожидая его. — С нынешнего вечера ваш зять может быть спокоен.
— Долг, как говорят, платежом красен, граф, — отвечал Люсьен, улыбнувшись.
— Гм!.. А нам таки натянули нос, — сказал Куэнте, свидетель этого прощания, на ухо Пти-Кло.
Пти-Кло, пораженный успехом Люсьена, ошеломленный блеском его ума, изяществом манер, глядел на Франсуазу де Ляэ, восхищенная физиономия которой, казалось, говорила ему: «Ах, если бы вы были похожи на вашего друга!»
Луч радости скользнул по лицу Пти-Кло.
— Но ведь обед у префекта состоится только послезавтра; стало быть, у нас еще целый день впереди, — сказал он, — я отвечаю за все!
— Вот видите, мой милый, — говорил Люсьен, возвращаясь с Пти-Кло в два часа ночи пешком домой, — пришел, увидел, победил! Еще несколько часов, и Сешар будет счастлив.
«Вот все, что мне и требовалось знать», — подумал Пти-Кло, а вслух сказал: — Я полагал, что ты только поэт, а ты еще и Лозен! {211} А стало быть, вдвойне поэт. — И они обменялись рукопожатием, которому суждено было стать последним.
— Ева, милая моя! — сказал Люсьен, разбудив сестру. — Добрые вести! Не пройдет и месяца, как Давид освободится от долгов…
— Но как?
— Послушай! Под фалбалами госпожи дю Шатле таится моя прежняя Луиза; она любит меня сильнее, чем прежде; она заставит своего мужа представить доклад в министерство внутренних дел о нашем изобретении! Итак, пострадаем еще какой-нибудь месяц, срок достаточный, чтобы отомстить префекту и сделать его счастливейшим из мужей. (Слушая брата, Ева думала, что все это ей грезится во сне.) Когда я вновь увидел маленькую серую гостиную, где тому два года я трепетал, как ребенок, когда я увидел эту мебель, картины, лица, точно пелена упала с моих глаз! Как меняет Париж наши мнения!
— Неужели в этом счастье? — сказала
— Ну, полно! Ты спишь еще; поговорим утром, после завтрака, — сказал Люсьен.
План Серизе был чрезвычайно прост. Хотя по существу то была обычная уловка, к которой прибегают провинциальные судебные приставы при поимке должников и за успех которой нельзя было поручиться, все же она обещала удачу, ибо Серизе отлично знал нрав Люсьена и Давида, а равно и их замыслы. В среде молоденьких мастериц Серизе разыгрывал записного донжуана, властвовал над девушками, сея между ними раздор, и теперь, выступая в роли агента для особых поручений, фактор братьев Куэнте остановил свое внимание на одной из гладильщиц Базины Клерже, по имени Анриетта Синьоль, которая красотою могла поспорить с г-жою Сешар. Родители этой девушки, мелкие виноделы, жили на своей ферме, в двух лье от Ангулема, по дороге в Сент. Синьоли, как все деревенские жители, не настолько были богаты, чтобы оставить при себе единственную дочь, и решились определить ее горничной в какой-нибудь господский дом. В провинции от горничной требуется, чтобы она умела стирать и гладить тонкое белье. Добрая слава г-жи Приер, которой впоследствии наследовала Базина, послужила тому, что Синьоли отдали ей в обучение свою дочь и платили за ее стол и квартиру. Г-жа Приер принадлежала к той породе старых провинциальных хозяек, которые считают себя заместительницами родителей. Она жила с ученицами по-семейному, водила их в церковь и добросовестно надзирала за ними. Анриетта Синьоль красивая, статная брюнетка, с смелыми глазами, густыми и длинными волосами, отличалась той особенной белизной кожи, присущей дочерям юга, которая сравнима лишь с белизною цветов магнолии. Вполне понятно, что Анриетта первая из всех гризеток привлекла внимание Серизе; но, будучи дочерью честных землепашцев,она уступила только под влиянием ревности, дурных примеров и обычного обещания соблазнителей: «Я на тебе женюсь!» — что не преминул сказать и Серизе, как только стал младшим фактором у братьев Куэнте. Узнав, что Синьоли владеют виноградниками стоимостью в десять — двенадцать тысяч франков и что у них имеется довольно приличный домик, парижанин поторопился лишить Анриетту возможности выйти замуж за другого. Таковы были любовные дела красавицы Анриетты и юного Серизе, когда Пти-Кло предложил ему стать владельцем типографии Сешара и посулил нечто вроде товарищества на вере с фондом в двадцать тысяч франков, которое должно было послужить уздою для Серизе. Такая будущность ослепила фактора, вскружила ему голову, девица Синьоль представилась ему помехой в его честолюбивых замыслах, и он стал выказывать пренебрежение к бедной девушке. Анриетта в отчаянии все больше привязывалась к юному фактору братьев Куэнте, который, казалось, готов был ее бросить. Обнаружив, что Давид скрывается у мадемуазель Клерже, парижанин переменил свое мнение об Анриетте, но не переменил поведения, ибо он решил обратить в свою пользу то отчаяние, которое овладевает девушкой, когда у нее не остается иного выхода, как выйти замуж за своего соблазнителя и тем прикрыть свое бесчестие. Утром того дня, когда Люсьену предстояло вновь завоевать Луизу, Серизе открыл Анриетте тайну Базины, намекнув ей, что их благополучие и свадьба зависят от возможности обнаружить убежище Давида. Серизе навел Анриетту на след, и она без труда догадалась, что типограф может скрываться только в туалетной комнате мадемуазель Клерже; она не подозревала ничего дурного в таком шпионстве, но уже самой причастностью к этому делу Серизе вовлек ее в предательство.
Люсьен еще почивал, когда Серизе, явившийся узнать, каковы были последствия вечера, выслушивал в кабинете Пти-Кло отчет о великих событиях, которым предстояло взволновать весь Ангулем.
— А не сохранилось ли у вас какой-нибудь записочки от Люсьена, написанной после его возвращения? — спросил парижанин, покачивая от удовольствия головой, когда Пти-Кло окончил свой рассказ.
— Вот одна-единственная, — сказал стряпчий, подавая ему коротенькое письмо Люсьена, написанное на почтовой бумаге, которой обычно пользовалась Ева.
— Ладно, — сказал Серизе, — пускай-ка Дублон со своими жандармами минут за десять до заката солнца устроит засаду у ворот Пале да расставит повсюду своих молодцов, и Давиду не уйти от нас.
— А ты уверен в удаче своейзатеи? — спросил Пти-Кло, в упор глядя на Серизе.
— Полагаюсь на случай, — ответил бывший парижский мальчишка, — а случай — отъявленный плут и не любит порядочных людей.
— Надобно добиться успеха, — сухо сказал стряпчий.