Утраченные иллюзии
Шрифт:
Она протянула ему письмо Люсьена, которое Давид быстро прочел, и, желая его утешить, поведала, какой страшный приговор Люсьену вынес Пти-Кло.
— Если Люсьен покончил с собой, он сделал это сгоряча, — сказал Давид, — позже у него на это духа недостанет, он и сам говорил — решимости у него больше, чем на одно утро, не хватает…
— Но жить в такой тревоге? — вскричала сестра, простившая брату почти все его грехи при одной только мысли, что он мог умереть.
Она передала мужу условия соглашения, которые Пти-Кло якобы выторговал у Куэнте, и Давид тут же принял их с явной радостью.
— Проживем как-нибудь в деревне неподалеку от Умо, близ фабрики Куэнте. Я хочу только покоя! — вскричал изобретатель. — Если Люсьен покарал
Обрадованная согласием во взглядах, этим нежнейшим цветком любви, ибо интересы и склад ума могут быть различными у двух любящих существ, Ева передала через тюремщика записку Пти-Кло, в которой она просила освободить Давида, так как условия соглашения для них приемлемы. Через десять минут в мрачную камеру Давида вошел Пти-Кло и сказал Еве:
— Ступайте домой, сударыня, мы придем вслед за вами…
— Ну, любезный друг, — сказал Пти-Кло, — как же ты все-таки попался? На что тебе потребовалось выходить?
— Ну, как же я мог не выйти? Прочти, что пишет Люсьен.
Давид подал Пти-Кло письмо Серизе; Пти-Кло взял его, прочел, повертел в руках, ощупал бумагу и, заговорив о делах, как бы в рассеянности смял записку и сунул ее себе в карман. Потом стряпчий взял Давида под руку и вышел с ним из тюрьмы, ибо распоряжение судебного пристава об освобождении заключенного было получено тюремщиком, пока они разговаривали. Вернувшись домой, Давид почувствовал себя на седьмом небе; он плакал, как ребенок, целуя своего малыша Люсьена, очутившись опять в своей спальне после трехнедельного заключения, последние часы которого, по провинциальным понятиям, были позорны. Кольб и Марион уже воротились. Марион узнала в Умо, что Люсьена видели за Марсаком, на парижской дороге, по которой он шел пешком. Его франтовской наряд привлек внимание крестьян, ехавших в город на рынок. Проскакав верхом по большой дороге до Манля, Кольб услыхал там от г-на Маррона, что Люсьен проехал в карете на почтовых.
— Что я вам говорил! — вскричал Пти-Кло. — Этот малый не поэт, а какой-то сплошной роман.
— На почтовых? — сказала Ева. — Куда же он на этот раз направился?
— А теперь, — сказал Пти-Кло Давиду, — идите к господам Куэнте: они вас ждут.
— Ах, сударь! — воскликнула прекрасная г-жа Сешар, — прошу вас, защищайте получше наши интересы, вся наша будущность в ваших руках.
— Не угодно ли вам, сударыня, чтобы переговоры состоялись у вас? Оставляю вам Давида. А эти господа пожалуют сюда вечером, и вы увидите, как я защищаю ваши интересы.
— О сударь, вы оказали бы мне большое одолжение, — сказала Ева.
— Отлично! — сказал Пти-Кло. — Сегодня, в семь часов вечера, у вас в доме.
— Благодарю вас, — отвечала Ева, и по ее взгляду и голосу Пти-Кло понял, как возросло к нему доверие его клиентки.
— Не бойтесь ничего! Вы видите, я был прав, — прибавил он. — Ваш брат уже за тридцать лье от самоубийства. Наконец, не позже как сегодня же вечером у вас, пожалуй, окажется небольшое состояние. Наклевывается серьезный покупатель на вашу типографию.
— А если так, — сказала Ева, — почему бы нам не обождать? Зачем связывать себя договором с Куэнте?
— Вы забываете, сударыня, — отвечал Пти-Кло, почувствовав опасность такой откровенности, — что покуда вы не расплатитесь с господином Метивье,
Воротившись к себе, Пти-Кло вызвал Серизе. Когда фактор вошел в кабинет, он отвел его в нишу окна.
— Завтра ты станешь владельцем типографии Сешара и получишь достаточно сильную поддержку, чтобы добиться передачи патента на твое имя, — сказал он ему на ухо, — но ты ведь не захочешь угодить на каторгу?
— Что?.. Куда?.. На каторгу? — сказал Серизе.
— Твое письмо Давиду — подлог, а оно у меня… Если станут допрашивать Анриетту, что она скажет?.. Я не хочу тебя губить, — сказал тут же Пти-Кло, заметив, как побледнел Серизе.
— Что вам еще нужно от меня? — вскричал парижанин.
— А нужно мне от тебя вот что… — продолжал Пти-Кло. — Слушай внимательно! Через два месяца ты будешь ангулемским типографом… но типографию ты приобретешь в долг, и тебе не расквитаться и в десять лет!.. Долго придется тебе работать на твоих капиталистов! К тому же ты будешь подставным лицом либеральной партии. Составлять твой договор с Ганнераком буду я, и составлю его в таком духе, что со временем ты окажешься полным собственником типографии… Но ежели они вздумают издавать газету, ежели ты будешь ответственным редактором, ежели я получу место старшего товарища прокурора, ты обязуешься, столковавшись с Куэнте-большим, тиснуть такие статейки, что газета будет изъята из обращения и закрыта… Куэнте щедро заплатят тебе за такую услугу… Конечно, тебя будут судить, ты отведаешь тюрьмы, но прослывешь человеком недюжинным и гонимым. Ты станешь видным лицом в либеральной партии, вроде сержанта Мерсье, Поля-Луи Курье, Манюэля {229} в малом размере. Я никогда не допущу, чтобы ты утратил патент. Короче, в тот день, когда газета будет закрыта, я сожгу это письмо у тебя на глазах… Состояние обойдется тебе недорого…
У простолюдинов чрезвычайно превратные представления о наказуемости за различные виды подлога, и Серизе, который видел себя уже на скамье подсудимых, вздохнул с облегчением.
— Через три года я буду прокурором в Ангулеме, — продолжал Пти-Кло, — тебе может встретиться надобность во мне… подумай-ка!
— Решено! — сказал Серизе. — Но вы меня не знаете: сожгите письмо сейчас же, — продолжал он, — положитесь на мою признательность.
Пти-Кло посмотрел на Серизе. То был один из тех поединков, когда взгляд наблюдателя подобен скальпелю, которым он пытается вскрыть душу, а глаза человека, выставляющего, так сказать, напоказ свои добродетели, подобны стеклам витрины.
Пти-Кло ничего не ответил; он засветил свечу и сжег письмо, сказав самому себе: «Ведь ему нужно составить состояние!»
— Я ваш раб, — сказал фактор.
Давид в смутном беспокойстве ожидал встречи с братьями Куэнте: не споры вокруг договора, не надобность отстаивать свои интересы смущали его, а мнение фабрикантов о его работах — вот что его тревожило! Он напоминал драматурга, ожидающего приговора критиков. Перед самолюбием изобретателя и волнениями, связанными с судьбой его открытия, бледнели все чувства. Короче, в семь часов вечера, в то время, когда графиня дю Шатле под предлогом мигрени ложилась в постель, предоставив мужу принимать приглашенных к обеду гостей, — так она была удручена противоречивыми слухами о Люсьене! — Куэнте-большой и Куэнте-толстый пожаловали вместе с Пти-Кло к своему сопернику, которого они связали по рукам и ногам. Сразу же пришлось столкнуться с основным затруднением: как заключить товарищеский договор с Давидом, не ознакомившись с технической стороной изобретения? А открой Давид тайну своего изобретения, он сдался бы на милость братьев Куэнте. Пти-Кло все же добился, чтобы договор был заключен заранее. Тогда Куэнте-большой попросил Давида показать ему несколько образцов своего производства, и изобретатель представил ему последние изготовленные им листы бумаги, ручаясь за правильную их расценку по себестоимости.