Утраченный покой

Пушкарева Любовь Михайловна

Шон появился и, как всегда, еще на пожарной лестнице деликатно «постучался» по нашей связи. Еще сонная и так и не пришедшая в себя, я побрела ему открыть. К моему удивлению, он был полон, но я еще не настолько хорошо соображала, чтобы задумываться над этим. Мы выбрали самое безопасное, что могло между нами быть: Шон вливал мне силу в ладошку; струйка была настолько тонкой, что я без труда успевала перерабатывать ее, не было даже привычной уже сладкой тяжести внизу живота. По мере моего наполнения силой включалась и голова – Шон кормит меня второй раз за сутки, два раза

за сутки он уже был пуст до дна. Значит, за сегодня он три раза наедался. Почему три? Потому что когда солнце касается горизонта, проклятие выдергивает силу из инкуба, опустошая его vis-систему, как сильнейший спазм опустошает желудок человека, и если силы нет, то это в разы мучительнее, как спазм на пустой желудок, выдавливающий сок и желчь. Шон старался, чтобы к закату у него всегда хоть что-то было, слишком долго и слишком часто проклятье выжимало его, и так пустого.

– Шон…

Он отвлекся.

– Я хочу знать, как ты кормился сегодня.

Трень!

Я уставилась на него круглыми глазами, он на меня с не меньшим удивлением. Я соврала. Вот ужас, на самом деле я совсем не хотела знать, чем он занимался весь день, но…

– Мне нужно знать, как ты кормился сегодня.

– Я никого не истощил, – ответил он осторожно.

– Ну да, метка не позволила бы тебе этого сделать. Но ведь получается, ты не с одного человека кормился сегодня. Со скольких?

Он наморщил лоб

– Двадцать… девять.

– Двадцать девять? Где ж ты их взял? – ошарашено произнесла я.

– Ну… начал я ночью в клубе… Их хватило вам на утро. Днем: в трех кафе, бегуньи в парке… а после заката… опять же в ресторане…

– Шон, в парке? Бегуньи? Что ты с ними сделал?

– Ну… Ничего такого, с чем можно было бы идти в полицию, если бы вдруг такое желание возникло.

– Шон!!! – я сдержала проклятие. Тьма, и так слишком близко к нему. – Ты что, не понимаешь, что это насилие!? Тоже насилие! Они очухаются и начнут страдать «Ай-яй! Как же я ему это позволила? Да как же я могла?»

– Госпожа, я умею выбирать тех, кто не будет мучиться от содеянного. Я не рискнул бы идти против метки: «те, кто может пережить кормление меня без ущерба для своей жизни» – это очень обтекаемо и очень суживает выбор, – он говорил спокойно, максимально закрыв свои мысли и эмоции.

Я была взвинчена, потому и сделала глупость – сломала его щиты и влезла в голову. Меня окатило страхом и обидой, страхом получить незаслуженное наказание, обидой, что я его недооцениваю, и… придушенной, зажатой горечью на мою неблагодарность. Поняв, что я читаю его, Шон просто взорвался страхом, теряя контроль над силой, черные вихри взялись из ниоткуда, пожирая его запасы.

– Тихо, тихо, тихо… Все хорошо, все хорошо, – отбросив вспыхнувшее чувство вины, я пыталась исправить, что натворила.

Собравшись изо всех своих ментальных сил, Шон справился со страхом, не прогнал, но притормозил. Вихри затихли.

Мы молчали, глядя друг на друга, Шон умоляюще поцеловал мне пальцы; я так и держала все это время ладошку в его руках, это был просто жест без всякого vis-подтекста. Я закрыла глаза. Быть собой: поддаться чувству

вины, отнять руку, выплеснуть чувства и потребовать, чтобы он перестал меня бояться … Как соблазнительно, и как жестоко.

Быть хозяйкой раба… Так неприятно, неправильно и… Единственно возможно, если не хочешь причинить ему еще большую боль, чем уже причинила.

– Шон…

– Не надо. Пожалуйста, не надо, – прошептал он. Не хотел он ни извинений, ни заверений, ни просьб.

– Хорошо. Забудем последние пять минут.

– Да, – тихо согласился он и немного виновато улыбнулся, потому что поделиться ему было уже нечем.

– Расскажи мне о Ники, – попросила я, чтобы сменить тему, но Шон опять напрягся.

Я мысленно взвыла, ну как же с ним иногда сложно! Лиан, почувствовав мой эмоциональный всплеск, показался в дверях и неодобрительно осмотрел сидящего на пуфике возле моих ног инкуба и меня, нервно сжимающую подушку.

– Да перестань ты трястись, – сварливым тоном обратился он к Шону. У меня упала челюсть, за весь этот сумасшедший день я еще не потеряла способности удивляться.

– Ники еще три раза «обменивалась» с волком, – продолжил он. – А когда Пати спросила, знает ли она, что делает, созналась, что хочет стать перевертышем, и предложила себя в слуги. Пати согласилась. Потом Ники и волк до чего-то договорились и смылись.

Шон превратился в камень, пока Лиан выкладывал факты.

– Так что рассказывай все как есть, – закончил флерс и пристроился на подлокотник кресла напротив нас.

Шон вздохнул, набирая воздух, и по связи проскочило понимание, что он не знает, с чего начать.

– Почему Ники боялась, что я сделаю ее рабом? – спросила я.

– Потому что была в рабстве, – с готовностью ответил Шон, – когда я ее нашел. Ее хозяин был редкостной тварью, он совершил ошибку, забредя на нашу территорию. Он дал повод, позволив себе непочтительность к госпоже Элейни. Это был единственный раз, когда я выполнял работу палача с удовольствием.

– Почему?

– Что?

– Почему в тот раз ты выполнял работу палача с удовольствием?

– Он скармливал Ники волкам и вампам.

Я в ужасе уставилась на него.

– Подожди… Подожди… Ты хочешь сказать, что вампы жрут divinitas? То есть то, что инкубы и суккубы «кончились», их не остановило и они… жрут слабых filii numinis?

– Ну да. Слабых красных и зеленых. Всех, в ком есть сила, которую они могут переварить. Вампы работают над собой, над своим видом.

– В отличие от деградирующих filii numinis, – закончила я его мысль.

– Не все деградируют, – возразил он из страха, что я разозлюсь. Шон всё время боится, что я впаду в гнев… Видать, Элейни была слегка истеричной особой.

– А волки? Шон, волки… И ты после этого отправил Ники к Тони? – устало спросила я.

– Она практически ничего не помнит о времени своего рабства. Но вампы вызывают в ней ужас, а волки нет. Да и…

Он замолчал, оборвав мысль на полуслове.

– Они поженятся? – вдруг спросил Лиан.

– Кто? – немного раздраженно поинтересовалась я, не уследив за поворотами нашей сумбурной беседы.