Утраченный покой
Шрифт:
Я слишком увлеклась выпусканием пара и своими эмоциями и не сразу заметила, что он скрючился, и не просто закрыл ладонями лицо, а царапает себя.
– Прекрати! – скомандовала я, рабская метка отбросила его руки от лица.
Он стоял пустой и раздавленный.
– Да что ж такое?! – взвыла я в голос. – Свет и Тень, что ж творится?!
Я же просто бегала и орала, что думаю, я же не отдавала никаких приказов его метке, так что же с ним?
В дверях показался Лиан, надутый, с поджатыми губами, более чем когда-либо напоминая старика.
– Успокойся. Он сам собой это сделал, – сообщил флерс с порога. –
Сказав это, флерс скрылся в коридоре с оскорбленным видом.
Дурдом.
Я упала в кресло и зажмурила глаза в глупой надежде, что последние минуты жизни мне привиделись. Но нет! Шон стоял все там же, как поломанная механическая игрушка, пустой настолько, что даже наша ментальная связь не работала. Вздохнув, я подошла к нему взяла за руку, отвела к дивану и усадила. Своей пустотой и безвольностью он до боли напомнил Пижму до выздоровления, я села рядом и, потянув на себя, уложила его голову на колени.
Покричала, выпустила пар, а инкубу-макиавелли этого хватило, чтобы довести себя до vis-комы.
Несправедливо. Даже поорать нельзя, ведь он был виноват, и еще как.
Теперь я понимала, как Шон выживал все эти столетия в рабстве: он опекал тех, кто слабее, прикрывал, брал их вину на себя. Наверное, это все из-за «подарка Уту»…. Эта белая сила, запертая в нем, не давала ему превратиться в безмозглое орудие, заставляла искать признания и самоуважения, заставляла не забывать себя.
Размышляя над этим, я перебирала мягкие шелковистые волосы, безотчетно подкармливая Шона. Через какое-то время он наполнился настолько, что я, настроенная на него, услышала его мысли.
– «Каких ошибок боишься, те и совершаешь…»
– «Шон…»
– «Я знал, что могу все испортить, но думал, что это касается кормежки… Я не умею доверять, Пати. Я не знаю, что это такое, поэтому и предал тебя, сам не поняв, что делаю. Конечно, ты ничего бы не сделала Ники и Грею. Конечно… Мне нет прощения, я предал.»
– «Чшш…Просто попробуй научиться доверять мне».
– «Ты простила меня, да?» Ай… – Шон вспыхнул, как и день назад, только сильнее.
– «Что? Опять? Почему это так больно и хорошо одновременно?» – он прижимал руку к груди, улыбаясь и вытирая слезы.
Тут в комнату вошел Лиан, и Шон поднял голову с моих коленей и чинно сел рядышком: мол, пришел старшой, и я ни на что больше не претендую.
Флерс без спроса уселся мне на колени и уткнулся носом в шею.
– «Ты перестала сиять. Из-за них» – грустно «произнес» он.
– «Из-за себя, Лиан. Мне нужна ясная голова. Мы ведь обсуждали это раньше. Я не могу уподобляться Светлым Матерям, иначе меня ждет их судьба. Ты ведь не хочешь этого?»
– «Не хочу. Но все равно…»
– «Как только будет можно, я верну это» – пообещала я.
– «Ладно».
Вздохнув, флерс спрыгнул с коленей, недружелюбно окинул Шона взглядом, тот благовоспитанно потупился, мол, уважаю и не нарываюсь, – и ушел на кухню, оставив собственное недовольство происходящим, подобно аромату, висеть в комнате.
«Как они все мне надоели!» – я успела захлопнуть связь и не вывалить эту мысль на Шона и Лиана.
– Ладно, Шон, приходи в себя. Помнишь, как ты рассказывал мне про серн?
– Угу.
– Вот тогда ты мне нравился, и очень.
–
Я лишь улыбнулась.
Выскользнув следом за Шоном, я помчалась к себе в ресторан, как беглец в убежище. Я сбежала из дурдома!!!
Заскочив в кабинет, набрала Вика.
– Приезжай! – отчаянно потребовала я.
Повисло секундное молчание…
– Что случилось? – обеспокоено спросил он.
– Ничего. Просто ты мне очень-очень нужен.
– Хорошо. Буду через два часа.
Ура! Жизнь налаживается!
22
Мы с Виком отправились в Парк, в нашу излюбленную его часть – Рэмбл. И хоть там все создано руками человека, и даже ручеек фальшивый (его вода отдает железом труб), это все же один из самых живых уголков Манхеттена. Если совсем немного постараться, то вполне можно забыть о рукотворности этого маленького леса. Именно в Рэмбле проводили дни Ландыши, и им было там совсем неплохо, а к вечеру они приходили к ограде парка напротив моего дома. Так и мигрировали каждый день, покуда я вчера не спохватилась. Пройдя по всем тропкам, забравшись на каждый холм и утес, спустившись во все овражки, мы с Виком, перепачканные, но совершенно счастливые, не спеша вышли к Черепашьему пруду и устроились на его берегу, любуясь замком Бельведер.
– Знаешь, увидев тебя впервые, никогда бы не поверил, что ты способна часами лазить по кустам и оврагам, там, где водятся пауки и неизвестные ранее науке сороконожки, – смеясь, заметил Вик.
– Без тебя я бы туда не полезла. Мне нравится делать то, что нравится тебе, – вырвалось совершенно лишнее признание.
– Правда, Пати? Почему?
Ах, ну что же ему ответить, врать сейчас я совсем не хотела и даже не могла…
– Мне нравится, когда ты счастлив, – буркнула я, глядя на траву.
Он тихо и счастливо засмеялся и притянул меня к себе, я тут же уткнулась ему носом в шею.
– Пати, Пати… Девочка моя… Ты справляешься? – вдруг спросил он.
– Угу.
Он лишь молча кивнул головой, и я была безмерно благодарна ему за понимание и молчание.
– Знай, я рядом, – тихо произнес он, и я вдруг вспыхнула белым. Крепко-крепко обняв его, отдала столько, сколько он мог взять.
Время, проведенное с Виком, впоследствии вспоминалось, как попадание в «глаз» урагана. Несколько часов тишины и светлой привычности посреди разверзшегося безумия.
А ураган событий разразился, когда солнце стало клониться к горизонту. Не прошло и суток, как Самум проклял Шона, а это значит, что этой ночью инкубу придется избавляться от проклятия.
Хвала Свету и Тени, Шон не попытался корчить героя и к закату был в моем переулке. Мы держали с ним «связь», и последнее, что он успел «крикнуть»: чтобы я не спешила ему навстречу. Но я не послушалась, боясь за него, и выскочила через черный ход, как раз увидев всё. Это было ужасно. Как будто какое-то невидимое огромное чудовище с щупальцами терзало инкуба, подбрасывая в воздух, выворачивая раз за разом, заставляя харкать кровью, выдергивая из него всё до последней крохи. Наконец, наигравшись, это нечто бросило его, как сломанную куклу, и пропало, оставив тошнотворную смесь запахов жженого рога и серы.