Утрата
Шрифт:
Сибилла с облегчением услышала, что они развернулись и направились к машине. Бросив осторожный взгляд им вслед, она увидела, что мужчина уже взялся за ручку двери.
— Вот так накидываться на добропорядочных людей, которые тихо сидят на скамейке и едят! При чем здесь я, если эти бабы проветривают свою мерзкую крысу? А? В чем я виноват?
— Заткнись, — прошипела Сибилла.
Но Хейно уже входил в раж. Полицейские остановились и снова повернулись в их сторону.
— Ну нет, я должен вам это сказать! Двадцать третьего сентября, к примеру, одна тысяча восемьсот восемьдесят
Мужчина-полицейский вышел из машины и снова приблизился к ним. Женщина села на пассажирское сиденье. Сибилла начала застегивать рюкзак. Пора сматываться. Хейно встал и ткнул пальцем в сторону «Гранда».
— Она стояла там на балконе.
Сибилла обомлела.
— А здесь и дальше до самого Королевского сада было полным-полно народу, и все хотели услышать, как она поет.
Сибилла уставилась на него во все глаза. Полицейский слушал с любопытством.
— А кто пел-то на балконе?
Хейно вздохнул, сложив в мольбе свои черные ладони:
— Кристина Нильссон, кто же еще. Смоландский соловей.
Хейно взял искусственную паузу. Женщина в машине начала терять терпение. Перегнувшись через водительское сиденье, она опустила боковое стекло.
— Янне!
— Подожди, я сейчас.
Хейно кивнул. Он уже оседлал своего конька.
— Здесь собралось больше четырнадцати тысяч мужиков и баб, и все хотели услышать, как она поет. Тут все было черным-черно от народа. Люди залезали на фонарные столбы и на крыши карет, но все равно тишина стояла мертвая. Представьте себе, ее пение было слышно аж у моста Шеппсбрун! Вот то-то! В то время люди умели молчать!
— Янне! Поехали!
Но Хейно полностью завладел его вниманием. Сибилле, пожалуй, лучше всего оставаться на месте и ждать. Покосившись в сторону Национального музея, она увидела, что тетки исчезли. Хейно назидательно поднял палец. От этого движения новая волна вони вырвалась из его потрепанного пальто. Сибилла старалась не дышать.
— А потом, когда она допела, все захлопали в ладоши как безумные, и тут кто-то крикнул, что строительные леса, ну там возле дома Пальмгрена, вот-вот упадут. Ну да, его тогда как раз и строили. И тут такое заварилось. Шестнадцать женщин и двух подростков затоптали насмерть. Больше ста увезли в больницу. Хейно кивнул: — Где тогда были вы? Почему вы их не спасали? А еще смеете ругать меня за то, что я ем сухарь.
Полицейский по имени Янне кивнул и улыбнулся:
— Да, Хейно. Тут ты прав. Береги себя.
На этот раз он сел в машину и уехал до того, как Хейно успел придумать что-нибудь еще.
Сибилла смотрела на него во все глаза и качала головой.
— Откуда ты все это знаешь?
Хейно хмыкнул:
— Образование хорошее. Я хоть и весь в дерьме, но образование у меня хорошее.
Он встал и, развернув свой огромный экипаж, решил, видимо, продолжить охоту за жестяными банками в Королевском саду.
— За сухарь спасибо.
Сибилла слегка улыбнулась и кивнула. Хейно тронулся с места. Она посмотрела на балкон, где сто пятнадцать лет назад стояла Кристина Нильссон. В шуме, который заполнял пространство города сегодня, у нее не
Повернув голову, она увидела, что Хейно свернул на Кунгстрэгордсгатан. В какое-то мгновение у нее возникло желание догнать его. Хоть ненадолго избавиться от одиночества. Но нет.
Она осталась на месте.
Пока самое страшное не уляжется, ей лучше оставаться в одиночестве.
В привычном одиночестве.
~~~
Почти каждый вечер после той первой поездки она ненадолго заходила к Микки во двор КМА. Задерживаясь здесь все дольше и дольше, она в конце концов совсем забросила свои прогулки и направлялась прямиком сюда. Она познакомилась с другими членами клуба, ровесниками Микки, и впервые в жизни почувствовала себя своей в компании. Ее привел Микки, и этого было достаточно, чтобы ее приняли безо всяких проверок. Казалось, их даже не волнует то, что она дочь Форсенстрёма.
Но больше всего ей нравилось оставаться в мастерской наедине с Микки. Он становился другим и учил ее всему, что знал о двигателях и автомобилях. Иногда он брал ее с собой покататься, а когда у него было очень хорошее настроение, позволял ей сесть за руль на какой-нибудь лесной дороге. Первый раз он сидела у него на коленях. Чувствовала его бедра и живот под своими ягодицами. У него было такое странное тело. Горячее и напряженное. Он накрывал ее руки на руле своими руками.
После этого она написала его имя снизу на стуле у себя в комнате. Тайна. Тайна, которая делала ее удивительно сильной. Может, это было заметно или она просто научилась не слышать, но теперь ее реже дразнили в школе, и существование там стало намного легче.
День превращался в долгое ожидание встречи с ним. В желание вновь почувствовать его запах, когда он стоит рядом и показывает ей какую-нибудь деталь под капотом. Восхититься его знаниями. Снова увидеть, как его руки привычно копаются в моторе.
В желание просто существовать в одном пространстве.
С ним.
Лето закончилось, она перешла в гимназию, и теперь приходилось ездить на занятия в Ветланду. Если бы она могла выбирать сама, то наверняка выбрала бы специализацию, связанную с автотехникой, но у нее хватило ума не сказать об этом никому, кроме Микки. И уж точно не Беатрис Форсенстрём. Мать считала, что она должна закончить трехлетнюю гимназию с углубленным изучением экономических предметов, так чтобы со временем она смогла помогать отцу управлять их семейным предприятием. Кроме того, это было престижно.
Само собой, все получилось так, как хотела мать.
Иногда у Микки были дела в городке, и он забирал ее после занятий. Она специально тянула, чтобы опоздать на школьный автобус, и, исполненная волнения и гордости, уходила от школы на пару кварталов, чтобы незаметно скользнуть в «De Soto». Переполненная счастьем, она проезжала на кожаном пассажирском сиденье четыре мили до Хюлтарида, но никогда не выходила у дома. Там, где ее могли увидеть.
Однажды во время такой поездки он свернул на лесную дорогу недалеко от Ветланды. Она посмотрела на него, но он смотрел на дорогу. Оба молчали.