Утреннее море
Шрифт:
— Неужели у нас только две «медузы»?!
Хуже — лучше, а прием малышам удавался.
— Смелей, и все будет в порядке, смелей! — склонялась Лидия-Лидуся то к одному, то к другому из тех, кто чувствовал себя неуверенно.
Она никого из ребятишек не выпускала из поля зрения — как бы ни подстраховывала вожатая, моржом маячившая у ограждения, а ушки на макушке надо держать самой! Кто их учит, этих доверчивых детей, кто за них отвечает, представляя здесь плавкоманду, представляя и Виля Юрьевича?!
Лидия-Лидуся видела и его. И Пирошку Остаповну, и Олега. Не только видела их, но и думала о каждом. Хотя на лице это — как можно? — не отражалось — на нем было
Виль Юрьевич держал руки за спиной — все протекает нормально, беспокоиться не о чем, вмешательство не требуется. И все-таки должен бы он что-то сказать, посоветовать, подбодрить… Не до того ему, не до того! Время от времени — чаще, чем можно просто так, — он поворачивается к Пирошке Остаповне, точно о чем-то спрашивает.
А та будто не замечает. Та с глубоким и напряженным вниманием следит за Катериной, радуется и сомневается — не узнает дочку!
По прошлому году помнит Лидия-Лидуся — иной была Пирошка Остаповна — замкнутой и молчаливой, вроде замороженной. Одни девчонки считали ее гордячкой, другие — искренне скромной. Ко вторым относилась тогда и Лидия-Лидуся — она жалела и малышку Катерину, и Пирошку Остаповну. Тогда не раздражало то, что медсестра безобразно обкорнала дочурку, тогда Катерина казалась смешной и милой, как нежный мальчишечка-кукленок. Нынче отогрелась Пирошка Остаповна — куда там! Знает же, кто рядом, чует же, как он к ней. А будто не замечает. Силу свою и власть показывает — куда там!..
Лидии-Лидусе было обидно за Виля Юрьевича — этот пирожок с черносливом мог бы и не испытывать человека! Вместе с тем она думала о нем иронично-ревниво: «Вы стучитесь, а ее как дома нет!»
А Олег пялится. На нее, Лидию-Лидусю. Исподлобья, пристально пялится — открытие сделал, а? И насторожен он, точно стыдится чего-то и готов мгновенно отвернуться и даже сбежать.
«Открывай, неутомимый исследователь, открывай!» — мысленно сказала Лидия-Лидуся, как сказала бы вслух, кабы могла надеяться, что услышит ее и Виль Юрьевич.
Однако Виль Юрьевич не услышит — он снова молча обращается к Пирошке Остаповне. А с нее, с Лидии-Лидуси, не сводит взора Олег (она вздохнула с сожалением, но в том сожалении все-таки была и доля удовлетворения, была!).
Впервые в жизни она смотрела на себя не только своими глазами, но и глазами другого.
А чего ж?.. Рост? Да, рост у нее не такой, какой желателен, но ведь ей еще расти не меньше десятка лет. Сложена нормально! Было, что она боялась — на всю жизнь останется плоской. Потом поняла — это ей не угрожает. Даже стеснялась своего изменившегося тела, надо же! Выглядит она так, что не уступит и Пирошке Остаповне. У той, кстати, лишних пару килограммов поднабралось. Положение не то чтобы угрожающее, но тем не менее… Шея, верно, в порядке. А если по-честному, не кривя душой, шея у нее — фирма! У многих женщин головы на плечах в самом прямом смысле — шеи нет, шар на шаре. У Пирошки Остаповны, ничего не скажешь — шея! Так и у Лидии-Лидуси, что шея, что лицо — без ложной скромности. Но скулы, скулы! Горе и мука! «Скуластенькая моя!» — слышала Лидия-Лидуся сызмала от отца, привыкла, до поры не тревожилась, пока не поняла, что черты лица не только отличают человека от человека, но и красивого человека — от некрасивого… Слыхала и читала она, что внешняя красота — не главное. Давно люди толкуют о том, что главней в этом смысле, да никак не дотолкуются. Не удивительно: спорят-то совершенно разные — красивые и некрасивые, дождешься, чтобы они в одну дуду задули, как же!.. Во всяком случае,
И опять она вздохнула. И разозлилась на Олега, хотя он никому не мешал заметить и оценить ее. И подумала, что тут в ней надобности, пожалуй, больше нет: лежать на воде «медузой» — спинкой вверх или животиком — можно и под наблюдением воспитательницы и вожатой, до обеда, пока не научатся как следует самые робкие и неуклюжие.
Осторожно, чтоб не задеть и не притопить какую-нибудь «медузу», Лидия-Лидуся пошла к берегу. Была она сосредоточена и даже мрачновата — свое сделала, удаляется, а воздастся по заслугам, не воздастся — не имеет значения!
— У вас очень хорошо получается, — почтительно обратилась к ней Пирошка Остаповна. — У вас тренерский талант.
Лидия-Лидуся пожала плечами: не мне судить.
— Вы будете заниматься с ними еще? Так хочется, чтобы Катерина научилась плавать, окрепла. У вас, — подчеркнула Пирошка Остаповна, — она быстро научится…
Лидия-Лидуся снова пожала плечами: не мне решать.
И — наконец-то! — нарушил свое долгое молчание Виль Юрьевич:
— Ты — находка для лагеря, для плавкоманды! Мы закрепим тебя за малышовским отрядом. Шеф-тренер! Звучит?.. А когда устроим инструктаж для воспитателей и вожатых по начальному обучению плаванию, ты будешь демонстратором, идет?
Лидию-Лидусю подмывало и теперь пожать плечами, — знаете, что не откажусь, зачем спрашиваете? — но она сдержала себя — не могла не сдержать. Почему? Да потому!.. Потому — и все!
— Конечно, Виль Юрьевич, — не задаваясь, ответила она.
В шаге от нее Катерина один за другим, почти автоматически, повторяла все приемы. «Девочка природно скоординирована», — подумала Лидия-Лидуся в тоне, в каком произносила эти слова первый ее тренер, красивая женщина, которая, наверное, застрахована от старости, и погладила стриженую головку:
— Ты старательная, ты на третий день поплывешь!
Неприязнь к Пирошке Остаповне не распространялась на Катерину, напротив, неприязнь эта отчего-то оборачивалась нежностью к серьезной и грустной малышке.
Виль не помнил, чтобы подобное случалось с ним раньше: вечерами он укладывался, предвкушая не отдых, не освежающий сон, а скорее утро. Вполушутку, вполусерьез он, обращаясь к себе, говорил не «доброй ночи», а «доброго утра». И просыпался с жадной торопливостью. Так же и в день вступал, будто, медля, рискует опоздать и упустить, прозевать то радостное и неповторимое, что вот-вот должно свершиться. Восприятие жизни у него — до малой малости — было обострено, как никогда прежде. Виль удивился: «Чего бы это?»
И верно: чего бы это? Отношения в плавкоманде стабилизировались. Можно было счесть, что характеры ребят в общем ясны и понятны, поведение их предсказуемо. «Тут все надежно, — говорил себе Виль. — Чего бы и всему иному не обнадежиться». Вторую фразу он произносил именно так — без вопросительной интонации, почти утвердительно.
«Все иное» — это Пирошка, это и он, и то, что было и могло быть у них. Разве не вероятно, не предсказуемо и «все иное»? Они узнавали друг друга, и узнавание это как раз сближало их, упрочивало их отношения. Значит, дело во времени. Придет срок — все сложится, как надо. Должно так сложиться. Формула эта, вероятно, отражала долю сомнения и беспокойства, от которой Вилю не удавалось избавиться. Он объяснял себе: «Без этого не бывает, мы — живые люди, все у нас живо и ново. И нужно, разумеется, время». И он торопил его.