Утреннее море
Шрифт:
Она велела себе: не лезь в пузырь, стой, как стоишь, даже облокотись на спинку. И она не полезла в пузырь, стояла, как стояла, и даже облокотилась на спинку, не стесняясь Вадика и Костика.
А Олег вернулся к разговору с ребятами, и Лидии-Лидусе оставалось разглядывать сбоку светлые, прямые и жестковатые волосы, образовавшие на его макушке тугой завиток.
Олег старался сосредоточиться на разговоре, вспоминал все, что удалось прочитать по проблеме контактов, общения. Эта проблема всеобъемлющая — ее в практической деятельности
Вадик и Костик вскочили разом.
— Мы бы еще оставались, но надо идти, — объяснил Костик. — Вилюрыча хотим проведать.
— Есть о чем потолковать, — как бы извиняясь, произнес Вадик. — Но в другой раз.
Лидия-Лидуся ни слова не сказала — нечестно уверять, что хочешь еще побыть с человеком, если не хочешь побыть с ним. Она отобрала у Олега журнал, положила на подоконник.
— Да, старик, поспи! — Костик помахал рукой.
— Высланный я — больше некуда!
— Хворь, она свое возьмет, — пообещал Вадик. — Ты только отключись…
Олег обреченно посмотрел в глаза Лидии-Лидуси, она отвернулась и первой направилась к двери.
— Видишь, не один будешь, — как маленького, утешала Пирошка Остаповна Виля Юрьевича. — А я уже опаздываю на пищеблок.
Накрыв черные блестящие волосы белой накрахмаленной шапочкой, она на миг смежила веки и вышла.
— Молодцы, что наведались, ах, молодцы!.. Садитесь, рассказывайте, как вы там боролись и побеждали?
Он подумал, что самое тяжкое в происшедшем — не может он постоянно видеть этих ребят, постоянно общаться с ними. И лежит-то неполных два дня, а как вечность лежит, не видя свою плавкоманду, не общаясь с нею.
— Чего стоите, Вадик, Костик?
Но те остались на ногах — не думали задерживаться. Лидия-Лидуся села на свободную кровать, положила руки на колени — такая, поглядишь, примерная!
Костик принялся рассказывать о «веселых стартах», напирая на смешное, Вадик поддакивал. Скоро Костик иссяк в смущении, — наверное, его и Вадика угнетала бледность, залившая лицо Виля и подчеркивавшая кровоподтеки на лбу и скуле. Братья заспешили, а Лидия-Лидуся кинула ногу на ногу, чуть повалилась на бок, подложив подушку — я, мол, надолго.
А ушли мальчишки, встала, взбила-пригладила подушку, поставила пирамидкой.
— Хорошо, хоть ты осталась…
Она стояла прямая, ладная, в свитере под горло и трико в обтяжку. Волосы упали на лоб.
— Хорошо?
Уставилась в окно, коря себя за то, что осталась и отчего-то не смеет уйти.
— А чем плохо? — стараясь не придавать значения тону, каким она спросила, вскинул он брови. — Кстати, закончим тот разговор, которому гроза помешала. Ты уже ответила на те два вопроса, что задавала
Лидия-Лидуся долго смотрела на него, небось, прикидывала — всерьез он говорит или играет с нею, как с ребенком. Что там у нее решилось — не понять было. Чуть отступила, сложила руки лодочкой, поднесла к округлому подбородку:
— В книгах много пишут про счастье — про чье-то счастье… Кому на счастье хватит трудовой славы. Кому-то хватит для счастья глядеть на счастье соседа. Кому-то хватит автомобиля. Даже «Запорожца»… Все это не для сердца, Виль Юрьевич. Все это не для сердца… Вот по моему сердцу, счастье — это когда есть чего ждать, на что надеяться.
Она ждала, что он теперь скажет.
— Здорово! — он был искренен. — А чего ж ты с такой обидой говоришь?
— Обидно, вот и говорю.
— На кого? За кого? Вся твоя жизнь — сплошные надежды, долгое ожидание.
Она снова села на кровать, склонилась, уперла локти в колени:
— За вас мне обидно…
— Что же я не так делаю?
На скуластеньком лице ее выступил румянец:
— Вы очень последовательный человек. Вы очень уверенный в себе человек. Как скала… Пока нет возле вас Пирошки Остаповны. А при ней… балдеете! Сам не свой становитесь!
— Откуда ты взяла? — он с трудом подавил в себе желание накричать на нее, выгнать ее. — Не свой! Не свой — это ты верно выдала. Со стороны, может, и нелепый… Не знаешь еще — есть чего ждать, нет чего ждать… Вот и…
Он подумал, что женщины и должны изменять мужчин, должны делать их совершенней и мягче, гибче; если этого не происходит — значит, не та женщина, какая единственно нужна. Подумал, но не сказал: стыдно же признаваться в своей любви — при ребенке, умном, проницательном, но ребенке.
— Чего молчите? Считаете — маленькая, не пойму? Лучше, чем вам кажется, пойму… Вы бы поняли меня!..
В затылке, в боку, в перевязанной руке заныло.
— Вам плохо?
— Нет! Я слушаю тебя…
Лидия-Лидуся сузила глаза:
— У нее ведь была любовь! Была! Чего она не сберегла? Надо было беречь!
— Это ты-то понятливая?.. Не удалась женщине личная жизнь, не удалась! Что-то умерло! А надежда осталась и живет — нравится это кому-нибудь или не нравится! Не может не жить…
— За чей счет?
— За свой!.. А ты — зла! Не видишь, как ты зла?.. Не слыхала, что зло в первую очередь отравляет и разъедает того, кто зол?.. Не люби иных, чем ты, будь другой, но не злись на того, кто лишь в том перед тобой виноват, что он — другой, не по твоему вкусу он.
— Вы сами ничего не понимаете, ничего!
Он ухватился здоровой рукой за спинку кровати, подтянулся, попросил:
— Сунь мне под спину ту подушку… Спасибо… Слушай, ты знаешь, в кого можешь вырасти?